Всеволод Соловьев - Васька

Охотничьи или, вѣрнѣе, хищническія наклонности въ немъ тоже были чрезвычайно развиты. Мышей въ домѣ у насъ вообще не водилось; но все же, я помню, одинъ разъ онъ почуялъ въ углу моей комнаты своего натуральнаго врага и жертву. Цѣлыхъ два дня, почти безотлучно, провелъ онъ въ этомъ углу, забывая даже объ ѣдѣ, а когда я хотѣлъ силой оттащить его, то онъ зло на меня косился и шипѣлъ по-змѣиному, чего обыкновенно за нимъ не водилось. Онъ сидѣлъ, весь сбившись въ комокъ, не мигая глядѣлъ въ одну точку и только время отъ времени чутко поводилъ ушами, нервно вздрагивая, и какъ-то весь поджимался.

Кончилось тѣмъ, что къ концу второго дня мышь все же оказалась у него въ когтяхъ. Онъ наигрался ею, натѣшился ея терзаніями; затѣмъ совсѣмъ придушилъ ее, но не съѣлъ, а принесъ и положилъ ее передо мною.

Лѣтомъ, въ саду, онъ также по цѣлыми часамъ, съ невѣроятнымъ терпѣніемъ, выслѣживалъ какую-нибудь птичку. Хитро и ехидно, не задѣвая ни за одинъ листочекъ, онъ взбирался на дерево или кустъ, переползалъ съ вѣтки на вѣтку. Но птички порхали по такимъ тоненькимъ вѣточкамъ, которыя ужъ никакъ не могли его выдержать. Вотъ она, напорхавшись, устала и сидитъ, качаясь и не подозрѣвая присутствія врага…

Васька совсѣмъ притаилъ дыханіе, совсѣмъ замеръ, даже уши не шевелятся. Онъ рѣшается на безумный поступокъ, — мигъ, — и онъ отчаяннымъ прыжкомъ около птички. Но она вспорхнула, а онъ летитъ кубаремъ внизъ, шлепаясь какъ мѣшокъ на землю и долго сидитъ неподвижно, совсѣмъ сконфуженный, растерянный.

Однако, хитрость и терпѣніе его были такъ велики, что несмотря на непреоборимыя, невидимому, трудности, онъ все-таки иногда оказывался побѣдителемъ и лакомился своей кровавой добычей.

Упрямство Васьки доходило до глупости. Зимою, проводя нѣсколько часовъ въ саду, онъ каждый разъ взбирался по желобу, всегда на одно и тоже окно гостиной, и просился въ комнату. Онъ отчаянно царапался въ стекло, мяукалъ, принимался, наконецъ, даже кричать и визжать и, вообще, доходилъ до полнаго отчаянія и бѣшенства. Но въ этомъ окнѣ но было форточки, тогда какъ рядомъ въ другомъ окнѣ форточка была, и онъ туда точно также легко могъ взобраться. За Васькой посылали въ садъ, и только послѣ долгихъ настояній и убѣдительныхъ просьбъ удавалось заставить его сойти внизъ. Тогда его торжественно приносили въ комнаты, и я всячески старался объяснить ему всю глупость его поведенія. Но онъ, нѣсколько прозябшій и проголодавшійся, думалъ только о съѣстномъ и на мои доказательства не обращалъ вниманія. Онъ вырывался у меня изъ рукъ, бѣжалъ по корридору и царапался въ дверь, ведущую въ кухню.

Глухое окно, безъ форточки, не перестало привлекать Ваську. Его нарочно стали выпускать изъ гостиной въ форточку, показывая такимъ образомъ наглядно возможность обратнаго пути; но онъ упорно продолжалъ взбираться на избранное имъ окно, и каждый разъ приходилось посылать за нимъ человѣка.

Однако, у Васьки были необыкновенныя достоинства. Отецъ уѣхалъ на долгое время изъ дому; намъ было грустно, и особенно тосковала мама. Послѣобѣденныя засѣданія въ гостиной прекратились, но Васька, очевидно, не забылъ о нихъ. Онъ сталъ вдругъ выражать матери необыкновенную нѣжность, ходилъ за нею, какъ собачка, жалобно мяукалъ, осторожно бралъ ее зубами за платье, подводилъ къ любимой отцовской кушеткѣ, вспрыгивалъ на нее и нѣсколько минутъ сидѣлъ, не переставая мяукать. Такія же прогулки совершалъ онъ съ матерью и въ кабинетъ отца — и это продолжалось, на удивленіе всѣмъ домашнимъ, немалое время.

Храбрость Васьки не подлежала никакому сомнѣнію. Онъ доказалъ ее многими битвами съ сосѣдними котами, послѣ которыхъ возвращался израненный, ощипанный, но всегда торжествующій. Онъ и погибъ жертвою своей храбрости.

Ему было уже года четыре — самый лучшій кошачій возрастъ.

Онъ успѣлъ уже узнать жизнь и сдѣлалъ немало какъ практическихъ наблюденій, такъ и теоретическихъ выводовъ. Мало-по-малу игра съ мячикомъ или собственнымъ хвостомъ перестала занимать его.

Онъ любилъ иногда по долгу сидѣть неподвижно на одномъ и томъ же мѣстѣ, наблюдая окружающую дѣйствительность. Въ звѣздные вечера я часто заставалъ его за созерцаніемъ безпредѣльности вселенной. Не мигая, глядѣлъ онъ на звѣзды и очевидно предавался глубокимъ размышленіямъ.

Но все же онъ еще не удовлетворился исключительно созерцательною жизнью, не потерялъ быстроты и энергіи движеній, попрежнему чувствовалъ въ себѣ хищническія наклонности.

Какъ-то разъ въ ясное лѣтнее утро пробирался онъ по садовой дорожкѣ, зорко слѣдя за беззаботнымъ прыганьемъ легкомысленнаго воробья. Вдругъ страшное рычаніе заставило его вздрогнуть и мгновенно остановиться.

Онъ бросилъ вокругъ себя быстрый взглядъ и шагахъ въ двухъ-трехъ увидѣлъ злую сосѣдскую собаку…

Нѣсколько мгновеній происходила нѣмая сцена; оба звѣря оставались неподвижными и пристально глядѣли другъ на друга. Затѣмъ Васька быстро изогнулся въ дугу, весь ощетинился, распушилъ свой хвостъ и зашипѣлъ. Собака отвѣтила зловѣщимъ рычаніемъ.

Васька снова оглянулся: первое движеніе его было — дать тягу; онъ уже быстро взобрался на столбъ въ концѣ аллеи, но затѣмъ въ немъ вдругъ заговорили иныя чувства: глаза его метнули искры, онъ ощетинился еще больше, соскочилъ — и далъ врагу ловкую пощечину.

Собака, очевидно, неожидавшая такой смѣлости, совсѣмъ растерялась. Но вотъ еще пощечина, еще и еще…

Тогда собака накинулась на Ваську, который совсѣмъ превратился въ демона, потерялъ всякое кошачье обличье, визжалъ, шипѣлъ и, не помня себя, впивался когтями и зубами въ сильнаго врага.

Собака, въ свою очередь, вышла изъ всякаго терпѣнія, рванула разъ, другой, подмяла подъ себя Ваську, стиснула его и прокусила ему горло. Бѣдный Васька испустилъ отчаянный стонъ, дрыгнулъ лапками и, весь въ крови, повалился на землю.

Собака, искусанная, исцарапанная, завыла и убѣжала.

Не стало нашего Васьки. Много слезъ было пролито надъ его кровавой могилой. Но онъ погибъ геройской смертью, успѣвъ вкусить отъ всѣхъ сладостей и горестей жизни, оставивъ послѣ себя во всѣхъ знавшихъ его — добрую память. А вѣдь это не часто удается не только коту, но и человѣку…

1917