Всеволод Соловьев - Две жертвы

У Горленки оказалась семнадцатилѣтняя дочка, Анна Григорьевна, писаная красавица. Сразу она приглянулась молодому вдовцу. Только о ней онъ и думалъ послѣ перваго свиданія. И зачастилъ онъ къ Горленкамъ. Анна Григорьевна была совсѣмъ еще ребенокъ, выросла въ деревнѣ, людей не видала, распѣвала какъ пташка вольная, выдумывала себѣ дѣтскія игры и забавы, и не вѣдала, не примѣчала, что расцвѣла красота ея дѣвичья, не задумывалась еще о своемъ суженомъ, о своей женской долѣ. Графъ Девіеръ былъ первый мужчина, привлекшій къ себѣ ея вниманіе. Недѣли въ двѣ онъ сумѣлъ очаровать ея родителей, отъ которыхъ, конечно, не могло ускользнуть впечатлѣніе, произведенное на него ихъ дочерью.

— Вотъ такъ женихъ, — думали и толковали между собою старые Горленки:- лучше намъ не сыскать для нашей Ганнуси. Одно не ладно, что вдовецъ онъ и двое дѣтей у него, а Ганнуся еще и сама дитя неразумное!.. Ну, да ужъ знать такова воля Божья, — отъ судьбы своей не уйдешь… Посмотримъ, поглядимъ, тамъ видно будетъ. А не принимать такого важнаго человѣка нельзя. Нельзя ему не показывать вниманія. Да и хлопецъ онъ куда какой хорошій!..

Замѣчали старые Горленки, что съ появленіемъ Девіера и Ганнуся ихъ словно другая стала, на себя непохожа. То задумчива, молчалива, слова отъ нея не добиться, то вдругъ радость ее такая охватитъ, поетъ, смѣется, до слезъ смѣется! И румянецъ рдѣетъ, разгорается на щекахъ ея, и глаза сверкаютъ…

Да, Ганнуся въ нѣсколько дней стала другая; въ нѣсколько дней ушло невозвратно куда-то ея дѣтство и счастливая безпечность. Сама она не понимала, что творится съ нею; но ужъ понимала, что всему виною этотъ ласковый и страшный красавецъ, который къ нимъ повадился, который заворожилъ ее и мучаетъ ея душу, и днемъ и ночью мучаетъ. Съ первой минуты какъ появился, съ первой минуты какъ она встрѣтилась съ его бмѣлымъ, жгучимъ и властнымъ взглядомъ, она почувствовала и трепетъ, и муку, и сладкую истому. Она почувствовала, что этотъ человѣкъ имѣетъ надъ нею власть и что она безсильна передъ его властью, что она должна ему подчиниться волей или неволей, безъ размышленій… что хочетъ онъ, то съ нею и сдѣлаетъ…

И онъ самъ отлично понималъ это. Не долго тянулъ онъ, меньше двухъ недѣль бывалъ у нихъ въ домѣ, и вотъ разъ наѣхалъ рано утромъ. Самого Горленки не было дома, да и старуха тоже пошла къ обѣднѣ. Ганнуся провела ночь безсонную, тревожную и сказалась нездоровой, будто предчувствовала, что должна остаться.

Время было весеннее, теплынь стояла. Вышла Ганнуся въ садикъ; деревья уже опушились свѣжей зеленью, уже распустившаяся сирень наполняла садикъ своимъ сладкимъ, прянымъ запахомъ, а между вѣтвей древесныхъ звонко и немолчно перекликались веселыя птицы. Ганнуся побродила по узкимъ тропинкамъ и въ нѣгѣ какой-то и истомѣ упала на сочную траву, въ тѣни старой липы и замерла, задумалась.

Она слышала какъ стучитъ ея сердце, она чувствовала какъ кровь то приливаетъ къ лицу, то отливаетъ. Она ждала чего-то, ждала вопросительно, съ мученіемъ и тревогой.

И дождалась.

Вотъ онъ передъ нею — ея властелинъ, ея мучитель. Что онъ несетъ ей: смерть или жизнь?

Она приподнялась, слабо вскрикнула, боязливо взглянула на него, вспыхнула вся румянцемъ, опустила глаза и схватилась за сердце… А онъ стоялъ и любовался ея красотой и смущеніемъ. Да, она была хороша! Черная густая коса, вся переплетенная цвѣтными лентами, блестѣла какъ мягкій шелкъ. Длинныя опущенныя рѣсницы бросали тѣни на горячій румянецъ нѣжныхъ, смуглыхъ щекъ. Влажныя пунцовыя губы красиваго рта были полуоткрыты, и изъ-за нихъ виднѣлся рядъ ровныхъ, мелкихъ и бѣлыхъ зубовъ. Крѣпкая молодая грудь высоко дышала. Она была хороша, какъ только можетъ быть хороша на волѣ выросшая дочь Украйны, которую впервые коснулось дуновеніе страсти.

Долго любовался ею графъ Михаилъ. Наконецъ, онъ склонился на траву рядомъ съ нею, взялъ ея обезсилѣвшія, похолодѣвшія руки, крѣпко сжалъ ихъ, и сказалъ своимъ властнымъ голосомъ:

— Ганнуся, я люблю тебя, ты будешь моею!

Онъ не спросилъ ее — любитъ ли она его, хочетъ ли она принадлежать ему. Онъ сказалъ только: «ты будешь моею». Ему незачѣмъ было ее спрашивать; онъ зналъ, что она въ его власти.

Она еще разъ слабо вскрикнула, слезы брызнули изъ глубокихъ, темныхъ глазъ ея, и она безъ силъ, безъ воли упала въ его объятія. И онъ цѣловалъ ее, жегъ и томилъ ее своими поцѣлуями.

Надъ ними раздался голосъ стараго Горленки:

— Что-же это, графъ? Развѣ такъ дѣлаютъ добрые люди? За что ты позоришь мою дочку?!

Графъ Михаилъ очнулся и объяснилъ, что позора нѣтъ никакого, что онъ любитъ Анну Григорьевну, и будетъ счастливъ назвать ее своей женою.

— Прости, Григорій Ивановичъ, что тебя впередъ не спросился, затѣмъ къ тебѣ и ѣхалъ. Да сказали — тебя нѣту, остался поджидать, вышелъ въ садикъ, а тутъ сама Анна Григорьевна… Ну, и… прости… не стерпѣлъ, собой не владѣю! Благословляешь, что-ли, Григорій Ивановичъ?!

Горленко стоялъ и качалъ головою.

— Что ужъ, — вымолвилъ онъ, наконецъ:- не ладно такъ-то, да Богъ съ тобою, бери Ганнусю и будьте счастливы…

Свадьбой не стали мѣшкать.

Ганнуся была какъ въ туманѣ и сама не могла рѣшить, чего въ ней больше: радости и счастья, или тоски и страха. Она стояла передъ неизвѣстной будущностью, о которой до того времени никогда не думала. Она переживала быстрое превращеніе изъ ребенка въ женщину.

Женихъ съ большимъ трудомъ и неохотой подчиняла требованіямъ приличія и исконныхъ обычаевъ; ему хотѣлось бы ни на минуту не отпускать отъ себя невѣсту. Въ первые дни онъ изумлялъ, смущалъ и страшилъ ее своими страстными порывами. Но вотъ мало-по-малу она стала понимать его, онъ успѣлъ и въ ней зажечь пламя страсти, которое разгоралось съ каждой минутой…

Утомительный день свадьбы, наконецъ, прошелъ.

Молодые переночевали въ домѣ Горленки и на слѣдующее-же утро имъ подана была огромная, неуклюжая, но отлично приспособленная къ дальнему путешествію колымага, въ которой они и тронулись въ путь, въ невѣдомыя Ганнусѣ страны.

Окрестности Высокаго огласились нежданннымъ слухомъ: въ графскихъ палатахъ новая хозяйка, новая графиня. Узнали, кто она, откуда, а между тѣмъ никто еще не видалъ ее. Объѣдетъ ли она семейные дома по сосѣдству, получатся ли приглашенія въ Высокое? Прошло два-три мѣсяца — приглашеній нѣтъ, графиня нигдѣ не бывала. Новая пища для разныхъ догадокъ.

«Прячетъ жену! И этой скоро не станетъ… развѣ ему надолго! Вернется опять къ своимъ плясуньямъ: онѣ и теперь, говорятъ, все тамъ-же, въ Высокомъ, только на время переведены въ дальній флигель…»

Графиня, дѣйствительно, все лѣто не выѣзжала изъ-за каменной ограды, изъ заколдованнаго замка. Но это происходило не оттого, что мужъ деспотически къ ней относился и запиралъ ее. Нѣтъ, она сама никуда не хотѣла, ей ничего не нужно, лишь бы съ нею былъ онъ, ея властелинъ, ея сокровище, ея счастье. Она ужъ больше не боялась его, и ея прежніе, неясные страхи казались ей смѣшными, ребяческими.