Всеволод Соловьев - Нежданное богатство

Наумъ крѣпко раздумался, когда Степанъ Егоровичъ, улучивъ удобную минуту, повѣдалъ ему о своемъ горѣ.

— Ишь, вѣдь, разбойникъ, что выдумалъ, — сказалъ онъ:- ишь, до чего добирается! Нагрянулъ незваный-непрошенный, напугалъ всѣхъ до смерти, все въ домѣ вверхъ дномъ поставилъ, живетъ себѣ и въ усъ не дуетъ, словно такъ и быть должно… Такъ вишь ты, ему еще и барышня понадобилась… Это чтобы нашей барышнѣ-красавицѣ да выйти за разбойника, нѣтъ, того не можетъ статься! Правда, теперь его воля, да сдается мнѣ, ненадолго, и какъ ни на-есть, а его перехитрить надыть.

— Самъ я это знаю, — отвѣчалъ Степанъ Егоровичъ:- да какая тутъ хитрость, никакой хитрости не придумаешь, только и можно, что тянуть бремя.

— А какой-же попъ ихъ вѣнчать станетъ? — вдругъ оживившись, спросилъ Наумъ. — Отца-то Матвѣя вонъ вздернули. Изъ ближнихъ селъ, про то я доподлинно знаю, ни одного попа не уцѣлѣло. Ну, вотъ это — разъ будетъ, пускай еще попа отыщетъ, а попъ найдется, такъ у насъ Марья Степановна прихворнетъ изрядно, это — два будетъ. Хоть годочковъ ей и немного, а барышня она смышленая; чай, ради своего спасенія, сумѣетъ хворою прикинуться. Такъ мы пока и оттянемъ время, а тамъ, что Богъ дастъ.

Отлегло немного у Степана Егоровича отъ сердца при этихъ словахъ разумнаго приказчика.

— Золотой ты человѣкъ, Наумъ, — сказалъ онъ и потрепалъ его по плечу. — Коли живы останемся, никогда я этой службы твоей во все это тяжелое время не забуду.

Наумъ поклонился въ поясъ господину.

— Эхъ, сударь-батюшка Степанъ Егоровичъ, не велика моя служба, да кому-же мнѣ служить, какъ не тебѣ, ты нашъ кормилецъ. А ужъ чуетъ, чуетъ мое сердце, что всѣ бѣды да напасти отойдутъ отъ насъ и будетъ на нашей улицѣ праздникъ… не даромъ говорится: сердце вѣщунъ! Я своему сердцу вѣрю и съ каждымъ-то днемъ мнѣ спокойнѣе и спокойнѣе становится: не спроста это говорю: быть на нашей улицѣ празднику!..

Все такъ и сдѣлалось, по совѣту разумнаго Наума. Покричалъ, побурлилъ «Петръ Ѳедоровичъ», узнавъ, что вздернули безъ его приказа отца Матвѣя; но дѣлать было нечего, да и не могъ-же онъ очень взыскивать со своихъ башкирцевъ да киргизовъ: раздражать ихъ, особливо теперь, передъ задуманнымъ походомъ на Симбирскъ, никакъ не приходилось. Оставалось искать попа. И для этого Фирсъ отрядилъ нѣсколько человѣкъ и разослалъ ихъ въ разныя стороны.

Однако прошло съ недѣлю, а попъ не являлся. Страстный женихъ долженъ былъ ограничиваться свиданьями съ невѣстой при постороннихъ, при Аннѣ Ивановнѣ и сестрахъ, отъ которыхъ Машенька не отходила. Фирсъ немного утѣшался тѣмъ, что, по крайней мѣрѣ, прежняго страха онъ не видитъ въ невѣстѣ, что съ каждымъ днемъ она становится спокойнѣе, даже улыбается иной разъ, видимо привыкаетъ къ мысли о предстоящей свадьбѣ.

Дѣйствительно, въ Машенькѣ была замѣтна большая перемѣна. Наумъ успокоилъ Степана Егоровича, а Степанъ Егоровичъ въ свою очередь успокоилъ домашнихъ, уговорилъ Машеньку, объяснилъ ей все, сказалъ, что отъ ея поступковъ зависитъ не только ея, но и всѣхъ ихъ спасеніе. И Машенька хорошо поняла это и выказала гораздо больше присутствія духа и сообразительности, чѣмъ даже можно было ожидать. А когда, наконецъ, притащили откуда-то священника, то она сыграла свою роль больной, какъ нельзя лучше. Фирсъ сначала совсѣмъ не повѣрилъ ея болѣзни, но, взглянувъ на нее, онъ не могъ не убѣдиться въ дѣйствительности ея страданій.

— Эхъ ты, горе какое! — говорилъ онъ:- времени-то сколько ушло. Авось болѣзнь не Богъ вѣсть какая, денька три-четыре, и поправится Машенька, да со свадьбой теперь поневолѣ подождать надо, послѣ завтра въ походъ выступаемъ, такого удобнаго времени никакъ упустить невозможно. Ну, дѣлать нечего, потерплю недѣльку другую и ужъ привезу-же я моей государынѣ-невѣстѣ подарочекъ, поклонюсь я ей городомъ Симбирскомъ.

Вѣсть о выступленіи Фирса въ походъ была принята у Кильдѣевыхъ съ несказанной радостью, только конечно всѣ тщательно скрывали эту радость отъ разбойника. А Машенька, все еще окутанная, обвязанная и лежавшая въ постели, такъ даже съ радости особенно ласково съ нимъ попрощалась, позволила поцѣловать себя и пожелала ему добраго пути.

— Только чуръ, когда вернусь, чтобы ужъ никакихъ отговорокъ не было, — сказалъ Фирсъ:- свадьбу ни на одинъ день нельзя будетъ больше откладывать.

Лихая тройка уже позвякивала бубенчиками, вся шайка была въ сборѣ, всѣ нужныя распоряженія сдѣланы. Фирсъ встрепенулся.

— Прощайте, прощайте… Пора! Прощай, Степушка…

И вдругъ онъ запнулся и даже какъ-будто вздрогнулъ.

— Ну, а коли неладное что со мною случится, коли не вернусь… не поминайте лихомъ!

Онъ еще разъ взглянулъ на Машеньку, улыбнулся ей и быстро вышелъ. Въ немъ заговорила другая страсть, которая увлекала его теперь въ самое рискованное предпріятіе. Онъ чувствовалъ, какъ каждая жилка въ немъ заиграла. Впередъ, впередъ съ безшабашными удальцами — нагрянуть на богатый городъ, расхитить все, захлебнуться, охмѣлѣть въ горячей схваткѣ съ непріятелями, заставить всѣхъ разбѣжаться или склониться передъ собою и потѣшить свою волю, исполнить всякое безумство, какое только придетъ въ охмѣлѣвшую голову. А что будетъ дальше — о томъ нѣтъ и мысли. Пусть будетъ, что будетъ.

И лихая тройка вынесла его на мягкую, пыльную дорогу. За нимъ неслась разношерстная конница, изъ лѣсу приставали къ нему поджидавшія его тамъ сотни, а впереди, по дорогѣ къ Симбирску, въ каждомъ селѣ, черезъ которое будетъ проѣзжать онъ, его грозное воинство станетъ пополняться еще десятками и сотнями новаго люду, точно такъ-же, какъ и онъ, жаждущаго похмѣлья и крови, добычи и дикой воли…

Уѣхалъ Фирсъ, и снова оживилась Кильдѣевка. Поднялась съ постели Машенька, сбросила повязки съ головы и оказалась здоровою. Наумъ торжествовалъ — хитрость, имъ придуманная, удалась какъ нельзя лучше, да, видно, и Господь Богъ смилостивился.

— Такъ-то такъ, — говорилъ Степанъ Егоровичъ:- только дальше-то что будетъ? не впервой, вѣдь, уѣзжаетъ и опять возвращается. Пройдетъ недѣля-другая — вернется, тогда отъ него ужъ не отвертишься.

— Не вернется, — упрямо повторялъ Наумъ. — Не попуститъ Господь такого дѣла. Тоже, вѣдь, разсудить надо, сколько онъ зла понадѣлалъ, сколько крови пролилъ — не вѣкъ-же такъ будетъ. Куда онъ до сей поры метался-то? — все по селамъ, да барскимъ усадьбамъ… Ну, оно и немудрено, что ему удавалось — некому его удержать было. А теперь не то. Видно, Господь Богъ у него разумъ попуталъ — ишь, вѣдь, легко сказать! — на Симбирскъ идетъ, а про то не знаетъ, что царицынаго войска видимо-невидимо подходить стало — вѣрные люди мнѣ говорили; да и посмотрѣлъ я на его-то воинство. Оно, конечно, коли грабить, да убивать, на висѣлицы вздергивать — годится; ну, а въ битву выступить — это еще бабушка на-двое сказала. Я такъ думаю, что коли зарядить пушку, да навести ее на Фирсовскихъ, такъ она еще не выпалитъ, а они ужъ дадутъ тягу.