Евгений Салиас - Свадебный бунт

Пока шло вѣнчанье во всѣхъ церквахъ, на улицахъ было шумно, но, видимо, непразднично, невесело, какъ будто у всякаго было чувство, что праздникъ этотъ навязанъ или указанъ начальствомъ.

Въ числѣ другихъ состоявшихся браковъ были и такіе, гдѣ всѣ были недовольны — и родители обѣихъ сторонъ, и женихъ и невѣста. Бракъ выходилъ самый нежелательный, неподходящій, изъ подъ-палки. Если на него согласились обѣ стороны, то въ виду лихихъ обстоятельствъ. Такіе свадебные поѣзды были скорѣе похожи на похоронное шествіе. Во время вѣнчанія обѣ стороны вздыхали, стояли насупившись, а бабы ревѣли какъ на похоронахъ, причитая и поминая властей и лихія времена.

— До чего мы дожили-то? — раздавалось повсюду.

Когда около двухъ часовъ дня поѣзды разъѣхались изъ церкви по дворамъ и во всѣхъ домахъ началось угощенье, то стало, какъ будто, немного веселѣе. У всякаго хозяина сравнительно гостей было немного, потому что многіе отвѣчали на приглашеніе присутствовать словами:

— Не разорваться же мнѣ!

У всякаго было въ городѣ три, четыре свадьбы у родственниковъ, свойственниковъ или пріятелей. Къ виду малочисленности гостей и обильно наготовленныхъ припасовъ для угощенья, хозяева стали, въ силу древняго обычая, зазывать просто прохожихъ и незнакомыхъ отвѣдать хлѣба-соли, выпить малую толику за здоровье молодыхъ.

Черезъ нѣсколько времени вокругъ всѣхъ домовъ, гдѣ были свадьбы, уже набралось много охотниковъ даромъ закусить и выпить.

Въ сумерки весь городъ повеселѣлъ отъ угощенья. Всякому гостю было мало заботы до того, по охотѣ или по неволѣ празднуетъ свадьбу хозяинъ. Нѣкоторые опохмѣлившіеся даромъ, разъ отвѣдавши вина, уже сами на свой счетъ продолжали себя угощать.

Въ вечерню пробѣжалъ слухъ въ народѣ, что во всѣхъ кабакахъ городскихъ посадскій Носовъ угощаетъ народъ на свой счетъ по случаю замужества родственницы.

Сначала такому дикому слуху никто не повѣрилъ. Настолько разума было у астраханцевъ, чтобы понять нелѣпость такой выдумки. Будетъ человѣкъ, хоть и богатый, на свои кровныя денежки поить виномъ всякаго прохожаго, чуть не весь городъ, изъ-за того, что какая-то у него дальняя родственница замужъ вышла! Однако, слухъ все росъ и какъ будто подтверждался и, наконецъ, въ дѣйствительности подтвердился. Не въ одномъ, а въ цѣломъ десяткѣ кабаковъ, на разныхъ улицахъ, всѣмъ являвшимся, кто только пожелаетъ, наливали стаканъ вина, а денегъ не брали, говоря, что это про здоровье посадскаго Носова. Удивленію не было конца.

Когда стало смеркаться, почти вечерѣло, извѣстіе о даровомъ угощеніи успѣло, вѣроятно, обѣжать весь городъ. Если на небѣ темнѣло, то на улицахъ становилось какъ бы еще темнѣе или еще чернѣе. У нѣкоторыхъ кабаковъ уже стояли и напирали черныя тучи народа. У всѣхъ на языкѣ и въ головѣ было одно.

— Сказываютъ, что даромъ вино наливаютъ. Посадскій Носовъ даромъ угощаетъ.

И дѣйствительно, Во многихъ кабакахъ вино лилось рѣкой и даромъ.

Ближе къ кремлю, около Вознесенскихъ воротъ, была такая же темная туча народа и напирала на большой и красивый домъ, гдѣ помѣщался одинъ изъ главныхъ и лучшихъ кабаковъ города. Замѣтное волненіе, говоръ, толки, крики, споры колыхали всю толпу изъ конца въ конецъ. Въ этомъ кабакѣ всякій получалъ положительный и твердый отказъ выдать хоть бы одинъ шкаликъ даромъ.

— За Носова счетъ! — орали голоса въ толпѣ.

— Посадскій Носовъ указалъ! за его счетъ!

Но въ кабакѣ и знать не хотѣли ни Носова, ни его обѣщанья. Шумъ все усиливался, колыханіе ускорялось. Однѣ разумныя головы убѣждали, что это все враки, что не можетъ одинъ посадскій человѣкъ весь городъ угощать за свой счетъ; другіе являлись, какъ свидѣтели, очевидцы, что дѣйствительно Носовъ угощаетъ. Были люди, которые клялись, что уже выпили по два стакана въ разныхъ кабакахъ, и все за счетъ Носова. Въ самый разгаръ недоумѣнья, клятвъ, пересудовъ и споровъ, среди спорящихъ появился молодецъ, и въ темнотѣ немногіе лишь признали въ немъ буяна Лучку Партанова.

— Ребята, — крикнулъ онъ:- что же это за ехидство такое! Посадскій Носовъ во всѣ кабаки съ утра деньги внесъ на угощенье православныхъ. Честные люди за эти деньги угощаютъ, а иные криводушные эти деньги взяли, а вина не даютъ. Давай, братцы, сами за счетъ Носова выпьемъ здѣсь съ десятокъ ведеръ. Давай просить честно, а не дадутъ, мы и сами возьмемъ.

— Вѣстимо, сами.

— Не дадутъ, такъ сами! — рявкнули повсюду и трезвые, и пьяные голоса.

Толпа колыхнулась еще разъ, еще сильнѣе и гульливѣе… передніе ряды вломились въ кабакъ, и черезъ нѣсколько минутъ все уже затрещало въ домѣ: два-три человѣка валялись на полу и на крыльцѣ, избитые до полусмерти. Большой кабакъ былъ живо разбитъ, замки и двери подвала сорваны, и уже не стаканы, а ведра и бочки появились на свѣтъ Божій.

Весело, съ гиками и съ пѣснями выкачивалъ народъ бочки на улицу, ставилъ стойкомъ, сшибалъ макушки и распивалъ вино чѣмъ попало, пригоршнями, черепками и шапками. Половина пролитая грязнила улицы, а половина, все-таки, выпивалась, и скоро у кабака былъ уже не веселящійся, а ошаоѣлый народъ.

Что случилось у Вознесенскихъ воротъ, буквально повторилось во многихъ кабакахъ, гдѣ цѣловальники, будто бы получившіе отъ Носова деньги, не хотѣли даромъ угощать народъ.

Скоро среди темноты душной лѣтней ночи городъ начиналъ принимать дикій, угрожающій видъ. Сами виновники этого самодѣльнаго праздника въ будни, тѣ, у которыхъ въ домѣ были обвѣнчанные молодые, начинали уже припирать ворота и тушить огонь. Многіе астраханцы, знавшіе хорошо норовъ своего родного города, чуяли, что надвигается буря, — буря хуже тѣхъ, что бываютъ на сосѣдѣ Каспіи.

— Давай Богъ, чтобы ночь прошла безъ бѣды.

Надежда была напрасная. Буря росла и не сама собой, а раздуваемая невидимой рукой, которой чаялось получить отъ бури этой талантъ и счастіе.

Въ Шипиловой слободѣ около двухъ кабаковъ не самъ народъ разбилъ двери, повытаскалъ бочки на улицу, а самъ хозяинъ приказалъ ихъ выкатить. Невидимая рука точно также во многихъ кабакахъ города не только безъ буйства выкачивала бочки, а даже раздавала ковши и шкалики. У этихъ кабаковъ тщательно только оберегали вино, чтобы зря не поливать улицы, а пить сколько въ душу влѣзетъ.

На дворѣ дома Носова тоже временно открылся кабакъ, тоже стояли бочки и тоже слышалось:

— Милости просимъ. На здравіе.

Дѣло шло къ полуночи, а городъ все еще гудѣлъ, на улицахъ все еще шатались кучки совсѣмъ опьянѣлаго народа. Во многихъ кабакахъ уже не оставалось ни капли вина. Гдѣ и не пролили ничего, то все-таки было сухо.

Вдругъ среди полной тьмы южной ночи у одного изъ кабаковъ Шипиловой слободы раздался отчаянный кривъ какогото молодца.