Агилета - Святая с темным прошлым

Вновь приоткрыл он глаза, желая все же подтвердить печальную свою догадку, и лицезрел странную картину: Василиса стояла без движения, точно обращенная в соляной столп, неподвижный взгляд же ее был устремлен на нечто незримое. Затем, словно подхваченное невидимыми волнами, заколыхалось девичье тело из стороны в сторону, и до того это было чудно и необъяснимо, что на время перестал Федор изнывать от боли и лишь в изумлении таращился на девушку.

По прошествии недолгого времени неведомое отпустило Василису. Она провела рукой по лицу и потрясла головой, точно стряхивая с себя наваждение. А затем взглянула на Федора каким-то странным взглядом: удивительно спокойным и уверенным без тени чувств, что вечно так и плещут в девичьих глазах. И вновь приблизилась к его постели.

– Мы тебя измучили нынче, как пулю достать хотели, – сказала девушка, наклоняясь к нему, – ты уж не обессудь!

– Да чего там… Разве ж я без понятия!

– А еще потерпеть готов?

– Ты чего это надумала? – с беспокойством спросил Федор, которого пуще боли страшил отстраненный холодок в Василисиных глазах.

– Помочь тебе хочу, – без малейшего тепла в голосе ответила девушка.

Несколько мгновений Федор заворожено смотрел на нее, теряясь все больше и больше, а затем, испытывая необъяснимый страх, кивнул головой.

Василиса выпрямилась и удалилась в полумрак в глубине лазарета. До Федора долетели звуки перебираемых ею медицинских инструментов. Насколько возможно повернув голову, он тревожно следил за ее выбором. Наконец в руках у девушки появился ланцет и пулевые щипцы. С ними она вновь приблизилась к его постели.

– Если пулю не вытащить, конец тебе, – холодно и твердо сказала Василиса. – Попробуем в последний раз.

– А сумеете? – с плохо скрываемым ужасом спросил солдат.

– Бог даст – сумеем.

– Не терзали б вы меня понапрасну!

Василиса не отвечала. Мысленно она восстанавливала картину того, как Яков Лукич приступил к поискам пули. Сперва поглядел, нет ли выходного отверстия на спине, но свинец не прошел навылет. Однако и в животе его тоже не нашлось. А вдруг…

Точно кто-то другой подсказал ей эту мысль, девушка уверенно велела солдату перевернуться на живот, что тот и проделал с мучительным стоном. Тогда, закрыв глаза, дабы придать чуткости пальцам, девушка тщательно ощупала нижнюю часть его спины. Вот она, пуля! Не заметный глазу, и едва различимый на ощупь бугорок располагался под кожей в такой близости от позвоночника, что мог бы сойти за единое целое с ним. Пощадил солдата свинец, распоров ему мышцы, но ничего более не задев. Мгновение спустя Василиса уже бежала и трясла за плечо не желавшего просыпаться Якова Лукича. А по прошествии недолгого времени стояла рядом с ним, делающим разрез, скрученными комочками ветоши промокая ежесекундно выступавшую кровь.

Пулю они извлекли не одну, а с остатками бумажного пыжа, который удерживал ее прежде в стволе ружья. Василиса представила себе, как стала бы гнить и разлагаться эта бумага внутри человеческого тела, и поняла, почему Яков Лукич так уверенно говорил ей недавно о предстоящей смерти Федора, с которой ничего нельзя поделать. Но поделали же! Отогнали смерть, уже вцепившуюся в солдата, и велели ей лязгать зубами поодаль, и не мнить себя всемогущей.

Верно, должна она была ликовать, но отчего-то не пело сердце и даже не взыгрывало в груди. Разливалась в нем опустошающая усталость, а губы складывались в горькую усмешку. Над собой ли, над своей ли судьбой, над причудами ли Провидения – Бог весть.

Случись больному нашего времени волею писателя-фантаста перенестись в 70-е годы XVIII века и попасть в распоряжение медика тех времен, как летальный исход ему был почти гарантирован. Если не от болезни, то от страха за свою жизнь – наверняка, поскольку пациент очень быстро осознал бы, что никакая медицинская помощь в современном понимании этого слова ему не светит.

Разумеется, лекари на Руси существовали всегда и даже подразделялись на зеленников (этакая смесь фармацевта с терапевтом) и резанников (хирургов), однако возможности их были настолько же ограничены, насколько широки они у их современных коллег, в порядке вещей возвращающих пациентов с того света. Медом с кислым питьем лечили простуды, подорожником вытягивали гной, но воспаление легких оставляло больному очень немного шансов, а аппендицит и вовсе их не оставлял. Настоем ромашки промывали кожные высыпания, чеснок был столь же универсален, как аспирин, но глотошная (скарлатина) становилась смертным приговором для ребенка, а корь – верным шагом к слепоте. После жаркой бани вправляли вывихи и соединяли переломы, но смерть младенца во время родов была настолько привычной, что осташковский мещанин Нечкин, потерявший подобным образом новорожденного сына, спокойно писал об этом в дневнике: «Роды – как и должно быть».

Эпидемии оспы, чумы и холеры вольно гуляли по стране, не сдерживаемые ничем, кроме карантинных кордонов, внутри которых смерть сгребала себе жертвы частыми граблями. За XVIII век холерное поветрие налетало на Россию 9 (!) раз. А в армии сыпной тиф, дизентерия и малярия уносили едва ли не больше солдат, чем военные действия. С малярией боролись рвотными и кровопусканиями. Тифу же и дизентерии больной противостоял в одиночку, зачастую, проигрывая этот неравный бой. Ведь никто, включая врачей, и не догадывался о том, с какими незримыми противниками ведется сражение внутри организма.

Что удивительно, с течением времени медицинских познаний практически не прибавлялось. Еще в XVII веке студентов госпитальных школ учили по травникам и лечебникам (эдаким народным медицинским энциклопедиями), составленным века назад. Лишь при Петре I, который, помимо своего плотницкого хобби, был весьма неравнодушен к медицине, любил сам оказывать раненым первую помощь и во время путешествий по Европе частенько заходил в анатомические театры, наметились сдвиги. При нем медицинское образование наконец-то было поставлено на регулярную основу, и стал перениматься западный опыт, однако, качество подобного образования по-прежнему оставалось под большим вопросом. Если даже в первой четверти XIX века Пирогов покинул медицинский факультет московского университета, не произведя ни единого вскрытия, то что говорить о веке XVIII! Практически никаких единых принципов подхода к лечению болезни не существовало; лекари пользовали больного кто во что горазд. Одни хирурги перевязывали рану по нескольку раз в день, а другие не снимали повязку, наложенную на Бородинском поле, до самого Парижа. Кто применял повязки влажные, кто сухие; одни пропитывали бинты нейтральным составом, другие практиковали раздражающие припарки. И в результате даже самые незначительные раны почти всегда гноились, прежде чем образовать рубец. Кстати, дренажей еще не знали, поэтому гной удаляли из раны с помощью тампонов. Вы можете представить себе запах, царивший в лазаретах! Счастье еще, что он не вызвал преждевременные роды у беременной Софьи Романовны!