Агилета - Святая с темным прошлым

В Знаменское они добрались на второй неделе Великого поста. Снег еще не сошел, хоть был уже рыхлым и зернистым, но небо сияло по-весеннему ярко. При виде родных мест, покинутых ею осьмнадцать лет назад, у Василисы должно было защемить сердце, однако щемило оно совсем от другого: женщину угнетала разлука с Тавридой, коей предстояло, по-видимому, затянуться. В дороге Иван Антонович не раз заводил разговоры о том, что намерен оставаться в имении как можно дольше, дабы наладить хозяйство, отданное матерью на откуп управляющему. Деревни Ольги Андреевны год от года приносили все меньший доход, и было бы неразумно спорить с тем, что за ними требуется пригляд, однако… Однако глядя на придорожные кусты, круто изогнутые под тяжестью снега и лежащие пышными верхушками на земле, Василиса видела кипящие белизной волны прибоя, кидавшиеся на берег в таком же крутом изгибе. Неужто тому краю, что подарил ей любовь и где все было наполнено памятью о днях ее счастья, суждено, как и Кутузову, исчезнуть из ее жизни?

События последующих дней подтвердили сие печальное предчувствие. Чем дольше Иван Антонович жил в мире под Калугой, тем меньше ему хотелось возвращаться к войне в Бессарабии. Никогда не чувствовавший медицину своим призванием, он был бы рад уйти в отставку и тихо хозяйствовать на своей земле. «Послужил и будет», – такие слова все чаще вырывались у него, когда речь заходила о будущем. Впрочем, Василиса полагала, что переубедить мужа в ее силах, что, пожалуй, и сделала бы, если бы долгий путь из Севастополя на север не показал ей со всей очевидностью, насколько трудно станет навещать сына, живя за сотни верст от него. От Калуги же до Москвы путь и четырех дней не займет, даже если ехать на своих лошадях. [74]И в итоге каждый из супругов сделал свой выбор: Иван Антонович подал в отставку и обосновался в унаследованном имении, а Василиса предпочла близость к сыну жизни в любимой ею Тавриде.

Первое, что сделала она, став барыней – это послала в Соколовку за сестрой. До сих пор, к ее облегчению, бывшую поповну не узнал никто из случайных встречных, а когда они проезжали ее родную деревню, женщина спряталась в глубине возка и опустила меховой полог. Однако на душе у нее было неспокойно: мысль о бывшем муже так и свербила ее. А ни у кого, кроме той, что наверняка сохранит ее тайну, Василиса не осмелилась бы о нем расспрашивать.

Аглая тоже поначалу не признала сестры и сладкой скороговоркой стала сыпать пожелания благополучия новой знаменской барыне. Как вдруг осеклась и, ахнув, прижала ладонь ко рту. Василиса в ответ с легкой улыбкой поднесла палец к губам и во всеуслышание пригласила матушку Аглаю отужинать с ней наедине.

Сестры засиделись за беседой до первых петухов. Застарелый стыд вставал в душе Василисы, когда Аглая живописала переполох, поднявшийся после ее побега, но, к счастью, Василисе уже не приходилось опасаться своего прошлого. Артемий Демидович так ни разу и не объявился в Соколовке, и дальнейшая судьба его была никому не ведома. А тетка Лукерья, подсуетившись, выдала младшую племянницу за поповича Никона, некогда сватавшегося к Василисе, но отвергнутого ею. Он и занял место отца Филарета в их церкви во имя Покрова Божьей Матери, сделав Аглаю попадьей к ее превеликой радости.

– Довольна ты мужем-то? – с любопытством спрашивала сестру Василиса.

– Как не быть довольной! – уверенно отвечала та, воодушевленно повествуя, что семья их живет в достатке, хоть и поднимает шестерых детей, поскольку муж берет за требы куда большие деньги, чем покойный отец. Да и работать он лютый – держит пчельник и обучает грамоте сыновей сельского старосты. Потому и деньги в доме водятся.

– А промеж собой вы ладите? – допытывалась Василиса.

– А как же! – заверила ее Аглая. – Руку он на меня не подымает. Чует верно, что, ежели попробует, я в долгу не останусь! – рассмеялась она.

– Стало быть, повезло тебе, – подытожила Василиса.

– Да уж, не жалуюсь, – с достоинством кивнула сестра. И, не удержавшись, завистливо добавила:

– А тебе-то и вовсе счастье выпало – барыней стала.

– Правда твоя, – с непонятной попадье тоской в голосе откликнулась Василиса. – Уж кому счастье выпало, так это мне.

В сентябре того же, 1789 года Филарет был зачислен в Московскую Артиллерийско-инженерную школу. Ах, если бы Василиса могла в тот миг заглянуть в будущее! Пять лет спустя, в 1794 году, директором отвергнутого ею Шляхетского кадетского корпуса станет генерал-поручик Голенищев-Кутузов, при котором столь испугавшие женщину суровые порядки будут существенно смягчены. Однако предугадать сей нежданный поворот судьбы было не под силу даже ей.

«…Многажды пыталась я вообразить себе, каков он ныне и в какие дела погружен…»

Кутузов был чрезвычайно доволен той должностью, что предложила ему по возвращении из Турции государыня. Сорок семь лет – хороший возраст для наставничества. Полезного опыта накоплено предостаточно, уважение, внушаемое твоим именем, велико, а проведенные в бесконечных походах юность и зрелость требуют передышки. Однако передышки плодотворной: удаление от дел для мужчины в его годы было бы в чем-то сродни самоубийству.

Сидя за столом в недавно раскрывшем ему свои двери кабинете директора кадетского корпуса, Кутузов не спешил перебирать кипу лежащих перед ним бумаг. Он обращался мыслями к своему прошлому, оценивал, подводил итоги и под конец пришел к выводу, что на примере одной своей дипломатической миссии в Стамбул мог бы преподать кадетам все те основополагающие истины, что способствуют преуспеванию в жизни. Ведь разве не затем родители определили в корпус своих сыновей, чтобы те впоследствии шагнули в почет и процветание?

Краеугольным камнем успеха, по мнению Кутузова, было то, что ни один час и ни единое мгновение жизни не должны пропадать втуне. Глупее всего – не уметь обращаться со временем: оно не прощает пренебрежения собой (как не прощает его и женщина). Время жаждет, чтобы ты заполнял его без остатка тем, что принесет тебе пользу или наслаждение, и твердо знал при этом, зачем проводишь тем или иным образом тот или иной час. Взять, например, его недавний путь в Стамбул: вместо того, чтобы убивать неизбежные дни дороги пустыми беседами или карточной игрой, он всю первую половину пути совершенствовался в турецком языке со специально включенным в состав миссии для этой цели турком. А вторая часть пути, пролегавшая по югу России – вечной арене русско-турецких войн – и вовсе заставила его потрудиться. Под его надзором военные картографы составляли подробнейшую карту местности, указывая на ней, помимо прочего, источники топлива и пресной воды. Огромное подспорье при новом противостоянии с Оттоманской Портой, которое вполне могло разгореться в этих краях! (Когда в Стамбуле у него осведомились, почему дорога заняла столь долгое время, он с глубоким прискорбием сослался на старые раны. Сие не могло не вызвать у султана неловкости: ведь не секрет, в боях с каким противником эти раны были получены!)