Александр Антонов - Государыня

— Воли взял много — вот в чём твоя вина. А как дойдёт до великого князя твоя дерзость, считай, всему конец. Знаешь же, что испокон веку государи за это виновных на плаху отправляют. Да с первого шага надо было одуматься, остановиться.

— Не властен я над собою оказался, батюшка. Как во сне пребывал два года.

— А надо властвовать. Тебе ли не ведомо, что у царских детей царские судьбы? А ты кто? Что за тобой? Дашь ли ты державе то, что принесёт ей супружество Елены с литовским государем?

— Ведомо мне, батюшка, что не дам. Но напасть свалилась на нас, и мы полюбили друг друга.

— Вот как оженю, так и люби Богом и родителями данную тебе супругу, — продолжал негодовать князь Василий. — Знаю, тебя к Елене влечёт одна наша кровь, но и тому государь не будет внимать. Ему боль державы превыше всего.

Однако, сказав это, князь Василий спросил себя: «Превыше ли?»

У князя Василия Ромодановского были основания задавать себе подобный вопрос. Хотя он и стоял сообща с князьями Василием Патрикеевым и Семёном Ряполовским в числе первых бояр–князей возле государя и право сие было приобретено честью, отвагой и мужеством в служении державе, но в последнее время под ногами у них вместо земной тверди оказался речной песок и его вымывало из‑под ног этих столпов отечества. Все трое были слишком близки к великой княгине Софье Фоминишне, питались её умом и знаниями, кои в конце концов и были поставлены им во грех.

Иван Васильевич не замечал этого, да и не хотел замечать в первые годы супружества с Софьей Фоминишной, но сам с каждым годом отдалялся от ревнителей великой княгини. Ещё в конце семидесятых годов Иван Васильевич проявил интерес к еретическому течению в православии, использовал еретиков в своих целях. Он напустил их на новгородских иереев, втравил в сор по поводу «учения» еретиков и догматов церкви. Он завёл дружбу с вождями ереси, священнослужителями Алексием и Денисом, и в семьдесят девятом году привёз их в Москву.

Тогда князья Патрикеев и Ромодановский пытались отторгнуть еретиков от великого князя. Государь не внял радению истинных друзей и продолжал чтить любезных ему Алексия и Дениса, благоволил им. А те под крылом великого и милосердного государя принялись с немалой жаждой обращать в свою «веру» многих, кто стоял близ Ивана Васильевича. Они вошли в доверие к дьяку Фёдору Курицыну, к его брату, дьяку Ивану-Волку Курицыну. Даже сноха Ивана Васильевича, дочь молдавского господаря Стефана, Елена, была втянута в круг интересов еретиков.

Знал князь Василий Ромодановский, что московские еретики не враги православной церкви: они несли новые «веяния». Ведь один из еретиков, Иван–Волк Курицын, составил сборник истин «Мерило праведное». В него вошла даже «Русская правда» Ярослава Мудрого. В сборнике не затрагивались интересы церкви, но возвышалась роль государевой самодержавной власти.

В это же время подвигнул себя на создание мыслительного труда и дьяк Фёдор Курицын. Он написал «Лаодикийское послание», в котором изложил идеи о самовластии души, о свободе воли, о пробуждении в россиянах жажды к грамотности. Труды братьев Курицыных, казалось князю Василию Ромодановскому, не нарушали уставов православия, но шли им встречь. Но и он, и князья Патрикеев и Ряполовский, а прежде всего архиереи церкви были против Курицыных и прочих еретиков и осуждали государя за то, что он благоволил им.

Московские архиереи поддержали требование новгородского архиепископа Геннадия, который добивался созыва церковного собора и расправы над еретиками, как это делала католическая церковь, о чём многажды писал митрополиту всея Руси Зосиме. И состоялся собор, где многие священнослужители требовали казни еретиков. Однако государь Иван Васильевич и митрополит Зосима не согласились чинить смертную казнь над еретиками. Князь Ромодановский оказался в числе осудителей государя и владыки. Он считал, что государево милосердие не шло на пользу православной вере и державе.

Прошли годы, но Иван Васильевич не забыл того осуждения его деяний. Теперь князь Василий прикидывал, какая мера наказания ждёт его, ежели вдруг порочный замысел его сына станет ведом государю. Думать о том было страшно, и, дабы пресечь какие‑либо потуги Ильи, князь Василий дал себе слово в ближайшее время женить его. «Вот и образумится», — решил он. Подойдя к сыну вплотную, взяв его за грудки, князь гневно сказал:

— Дома сиднем сиди, с подворья — ни шагу. Уйдёшь — пеняй на себя. Достану, своим судом живота лишу, а там пусть Господь судит за грехи.

Оттолкнув Илью, он ушёл. Молодой князь ни словом не обмолвился, не возразил на решение отца заточить его в домашнем тереме. Шли дни, Илья неприкаянно шатался по палатам, по службам. Читать пытался, в мастерские к столярам ходил, сам за инструмент брался, ларец резной надумал сработать. Не враз удалось тонкое ремесло, ан был упорен. Недели через две получился ларец, хотя и не ахти какой большой, но красивый. На дверцах голубь и голубка черноголовые и белобокие были вырезаны. Костромские мастера хвалили: «Лепота, лепота, да смутьянисто».

На святочной неделе за вечерней трапезой в кругу семьи и близких князь Василий взял в руки серебряный кубок, наполненный вином, и торжественно сказал:

— Матушка–княгиня Мария Власьевна, сыны и дочери мои и все сродники, близок день, когда наш старший сын пойдёт к венцу. Невеста ему найдена, и сговор состоялся. Обратного пути нам нет. За то с Божьей помощью и выпьем.

Долгую минуту в трапезной стояла тишина, только потрескивали свечи. Сказанное князем Василием для всех было полной неожиданностью. Даже княгиня не знала, что супруг ищет сыну невесту. Но вот князь выпил вино, поставил кубок и спросил:

— Аль не рады?

— Да как же не радоваться, — первой отозвалась княгиня Мария.

И разом все заговорили: дескать, самое время ладком, мирком да за свадебку. Лишь князь Илья сидел словно каменный, в лице не было ни кровинки, а глаза смотрели в пространство и ничего не замечали. Даже слез матери, которая сидела напротив сына и поняла его состояние, Илья не увидел. Она же не только плакала, но и улыбалась. Да всё было просто: княгиня Мария ведала о сердечной маете сына и страдала вместе с ним, но она знала крутой нрав супруга и улыбалась ему. Самая любопытная из сестёр князя Василия, худая и остроносая княгиня Елизавета, спросила:

— Кто же суженая Илюшеньки, братец Степаныч? Ведь должно нам узнать, с кем породнимся. Аль не так?

— Не так, Лизавета, не будет по–твоему. Всему свой час, — ответил ей брат Василий.

Князь Ромодановский не был намерен оглашать имя невесты. Так было заведено в боярских и княжеских родах, и случалось довольно часто, что жених и невеста до дня венчания не знали друг друга, не ведали о своей судьбе. Делалось это ради одного: дабы избежать бунта со стороны жениха или невесты. И в подтверждение этого князь Василий добавил: