Александр Антонов - Государыня

— Я люблю тебя, моя государыня, — шептал он, — ты прекрасна, и всё у нас будет хорошо, потому как питаю надежду на то, что ты простишь меня за минувшее равнодушие к тебе.

— Не казни себя, мой государь. В том мало твоей вины, — отвечала Елена. — А малую вину я прощаю.

— Но как же не казнить, государыня! Помню, когда впервые увидел тебя в тот миг, как ты вышла из кареты, я подумал, что на землю сошёл ангел света. И вот уже год ты пребываешь под моей тиранией. Разве сие не вина? Я должен благодарить Господа Бога за то, что он наградил тебя ангельским терпением.

Елена знала все причины, кои привели к тому, что между ними возникла, казалось бы, непреодолимая пропасть. Да, Александр виноват в том, что произошло, но не настолько, чтобы жестоко казнить себя. Его подтолкнули к неблаговидному поведению вельможи, канцлер, епископ, церковь вкупе с ними. Они не хотели, чтобы между государем и его супругой царили мир и согласие, они не желали сильного и властного великого князя. Потому, пользуясь его природным мягкосердечием, его безвольным нравом, они превратили Александра в куклу, которую по своему разумению дёргали за верёвочки, создавая видимость его правления. Они заботливо спаивали его на «весёлых» пирушках, постепенно лишая царственного облика. Всё это Елена порывалась сказать Александру, но каждый раз гасила своё желание, зная, что Александр ещё не способен на разрыв с вельможными панами и гетманами. Они в его жизни занимали пока главное место, и потому любые действия против них Александр встретил бы болезненно. Оттого Елена обошла все «острые углы» и с теплотой в голосе сказала:

- Понимай, мой государь, так: я ещё молода и дала тебе повод быть ко мне равнодушной. Теперь всё позади, и я верю в твои сердечные чувства ко мне.

— Спасибо, моя государыня. Я прощён, и это радует меня до глубины души. И я хочу, чтобы поездка наша была долгой.

Той порой поезд великого князя и его супруги неторопливо продвигался на юго–восток, приближаясь к Чернигово–Северской земле. Всюду простиралась истинно Киевская Русь — материнская колыбель великой русской державы, отторгнутая в час народного бедствия. Так размышляла Елена, проезжая через русские селения. Её состояние становилось болезненным. Ещё в первые дни на пути от Вильно, когда Елена беседовала с добрым человеком Миколой Ангеловым, она представляла себе поездку по–иному. Она хотела останавливаться в каждом городе, в каждом малом селении и всюду бросать зёрна, из которых прорастала бы жажда возвращения на родину. Но с первых же дней поездки по русским землям Литовского княжества Елена поняла, что ей не дано исполнить своё желание, какое вынашивала она с появления в Литве. Знала она, что её намерения разгаданы и кто‑то противодействует ей, понимала, что тот, кто стоит во главе сил, направленных против неё, сидит в Вильно. Но среди придворных у неё не могло быть человека, который ведал бы о её замыслах и предавал её епископу, канцлеру, раде, считала Елена. И уж, конечно, это не мог быть великий князь — он тоже не знал её побуждений. Здраво поразмыслив, Елена отказалась от тщетных поисков противников: ей было известно, что в Вильно их много и у них длинные руки. Она продолжала путь, наслаждаясь свободным дыханием воздуха, приносимого ветрами из бескрайних просторов русской земли.

Миновало три недели совместного путешествия Елены и Александра. За это время Александр преобразился и забыл, что главной отрадой его жизни были хмельные меды да крепкие вина. Его лицо посвежело, морщины разгладились. Он стал подвижен и быстр, легко поднимался в седло и иной раз с утра до вечера не сходил с коня, не зная усталости. Он забыл о политике, о вере, об управлении государством. У него наступил запоздалый, но не потерявший прелести медовый месяц.

— Я помолодел, моя государыня, будто двадцать лет сбросил! — восклицал Александр.

— И во благо. У тебя впереди много забот, и молодые силы тебе нужны, — отвечала Елена и поднималась по утрам в седло вместе с ним.

Они ехали рядом, проводили время в беседах, любовались природой. Елена, как могла, старалась быть с супругом если не любящей, то внимательной и заботливой. Приняв такую личину, княгиня не изменила своей девической любви. Князь Илья поддерживал в ней это состояние. Елена встречалась с Ильёй несколько раз в день и не видела в его глазах ни отчуждения, ни осуждения. Ей казалось, что мужественный и терпеливый князь Илья знал нечто такое, что питало его веру в неиссякаемость их любви, в то, что их время ещё наступит. Елена смотрела на Илью с удивлением и немым вопросом: «Ведаешь ли ты, Илюша, что мы с Александром в истинном супружестве? »

Он же в ответ только жмурил глаза в пушистых ресницах да прятал в усах и в бороде загадочную улыбку.

Чем дальше уезжали Александр и Елена от Вильно, тем покойнее и приятнее проходили их дни и ночи. Любовь Александра к Елене крепчала с каждым днём. Он не страдал от того, что сердце его супруги не горело в том же пламени любви, что у него. Его согревали ровность её поведения и величественность самообладания. Не страдала и Елена. Ей достаточно было того тепла и внимания, которые Александр дарил своей государыне.

Так, может быть, спокойно и благоприятно продолжалась бы поездка по державе, если бы не происходили с ними в пути каверзные и непонятные события. Каждый раз они посылали гонцов в те города, куда следовали, дабы уведомить наместников о своём приезде. Так было перед тем, как приехать в Рогачев. Гонец не прибыл в город, не встретился с наместником. Да и самого главы Рогачева в городе не оказалось, и все именитые вельможи по чьей‑то воле и неизвестно зачем уехали в Гомель. В Рогачеве государь потребовал от канцлера Ивана Сапеги ответа:

— Где гонец, коего ты послал по моей воле? Почему в городе нет ни одного пана? Почему не идёт в храмах богослужение? И где, наконец, наместник Любарт?

— Помилуй, государь! У меня нет ответов на ваши вопросы. Случилась беда, ваше величество: гонец исчез, и что с ним, я не знаю, — с виноватым видом отчитывался Иван Сапега.

— Но кто должен знать? — распалялся Александр. — Велю тебе найти гонца и наказать. Велю найти пана Любарта. Останавливаться в этом пустом городе я не намерен.

Государев поезд, въехав в Рогачев, всё-таки остановился на заросшей гусиной травкой городской площади. Полуденное солнце опалило городок зноем, и он словно вымер. Двери двух храмов были закрыты. На площади лишь гуси паслись да старая бабка сидела на колоде близ своего дома. Безмолвие города испугало Ивана Сапегу. Он хотя и знал, что торжественной встречи государя не будет, но чтобы так опустел город — это было чрезмерно. Даже возле храмов — католического и православного, — стоявших на площади неподалёку друг от друга, не было видно никакой жизни. Сапега растерялся. Его выручила Елена: