Михаил Козаков - Крушение империи

Храп на печи не прекращался.

— Да ну же, просыпайся! — еще громче повторил приезжий, заглядывая наверх.

— Га? — на полуслове осекся чей-то сон. — Га? — И приезжий сначала увидел медленно спускавшиеся с печи голые белые ноги прислуги, а потом и ее заспанное, раскрасневшееся лицо.

— Кого вам треба? — спросила украинка.

— Лошадей мне нужно. Зови хозяина или приказчика.

— Подождить трохы, зараз поклычу.

Она протяжно зевнула во весь свой молодой полнозубый рот и потянулась, распрямляясь, сытым и теплым телом. Подавшись вперед, оно почти коснулось грудью незнакомого человека.

Будущее, совсем близкое будущее, наплыло в воображении приезжего таким же теплым и плотским, доступным и волнующим, как только что увиденная служанка.

— Ну, зови, зови там кого следует… — поглядел он весело, заигрывающе на молодую женщину.

— Зараз Евлантия позову… приказчика.

Она надела высокие мужские сапоги, полушубок, накинула на голову суконный платок и выбежала во двор. Через несколько минут она возвратилась в сопровождении хромого человека, у которого одна нога была сильно искривлена в колене. В левой руке он держал позвякивающую связку больших амбарных ключей, правой опирался на сучковатую тонкую клюку.

— Ось дид Евлантий. Балакайте з им, вин — приказчик.

— Здрастуйтэ, пожалуйста, — сказал тот и посмотрел внимательно своим далеко упрятанным, неуловимого цвета глазом на незнакомого пассажира. — А шо скажете?

— Мне, дед, лошадей нужно.

— По проездному свидетельству?

— То есть как это… по проездному свидетельству? — почему-то неожиданно пытливо спросил приезжий и заглянул с любопытством в серое, остроносое лицо мужичка.

— Ну, як ездют казенны люди? — рассердился также неожиданно старик. — Чиновники и земские диятели имеют свидетельство, с печатью, по хформе. Это вам, господин, не биржа извозчичья, а земска станция! У нас все по закону, все хформальности соблюдаем.

Глаз смотрел по-ястребиному, настороженно и недоверчиво: всяко бывало на Евлампиевом веку, — приедет иной раз подкусная собака-ревизор из губернии и прикинется дурачком; не раскуси его сразу, — гляди потом, какой крик подымет, а хозяину от того ревизорского крика лишний расход и неудобство!

— Х-хы… х-хы! Лошади у нас, господин, по закону идут. А закон… закон, х-х-и, есть закон, — как казалось самому, неоспоримо и вразумительно объяснил Евлампий.

Голос у него был громкий и всегда сварливый, слово шло чисто и коротко, хотя во рту недоставало уже многих зубов, но вслед за словом, во время пауз, из груди прорывалась одышка и сиплый, стариковский выдых — удвоенное сухое «х».

— Таковы не по билету, — це другое дило… х-х! А куда вам ехать? и куда подавать коней?

— Мне нужно в Снетин, — ответил приезжий и присел у стола, возле которого примостился на кончике стула хромоногий приказчик. — Подавайте лошадей сейчас.

— Сейчас? Ни, сейчас нельзя. Ни як нельзя… — разочарованно покачал головой.

Он посмотрел на туго завязанную длинную корзину, стоявшую у дверей, и вопросительно сказал:

— С поезда? С Полтавы чи с Киева?

— Нет, — уклончиво ответил приезжий. — Я, дед, много верст проехал… много… А теперь в Снетин мне нужно: всего восемнадцать верст не доехал. Восемнадцать, а?

— С гаком! Як по-землемерному считать, так верстов полных двадцать одна. С гаком восемнадцать, х-хы.

— Слушай, дед, вели запрягать да говори, сколько платить надо. Я сразу заплачу, ямщику на водку дам, — торопил приезжий, поглядывая досадливо на часы, незаметно накинувшие новые пятнадцать минут.

— Сразу… Це уже, господин, у нас такое правило… х-х! Только коней — нема, все в разгоне. Одна пара, правда, стоит в конюшне… х-хы, да с двора я их не выпущу…

— Я хорошо уплачу! — усиливал свою настойчивость приезжий. — Ты спроси хозяина своего, дед…

Приказчик вынул из кармана черную маленькую табакерку и поднес щепотку острой нюхательной пыли к своим плоским, придавленным к хрящику ноздрям. Втягивая ими привычную понюшку табаку, он, как прислушивающаяся птица, попеременно наклонял голову набок и по-стариковски присвистывал заострившимся носом.

— Хозяина… хозяина, — без отчетливого смысла повторил он, кладя табакерку в карман. — Я и сам знаю, шо говорю. Посидите тут, господин, я это дело выясню, — неожиданно изменил он свое первоначальное решение и поднялся со стула.

Ворчливо покашливая и шаркая по полу искривленной ногой, приказчик подошел к двери в соседнюю комнату.

— Придется, господин, как поедете, полтинник прибавить, бо кони для казны булы оставлены, — добавил он, прежде чем переступить порог. — Сами понимаете, господин, — и он потянул к себе дверь.

Приезжий увидел часть столовой: ореховую мебель, такой же диван с высокой спинкой, обитый красным плюшем, портрет знакомого, сразу припомнившегося старика и завешенный портьерой косяк другой двери, ведшей в соседнюю комнату.

Он видел, как прошел туда хромоногий, а через несколько секунд и услышал его покашливание и невнятно доносившиеся слова деловитой беседы.

Приказчик вернулся вместе с высоким длинноносым и гладко выбритым человеком, на ходу оправлявшим свою русую слегка рыжеватую шевелюру волнистых, назад зачесанных волос. Он был без пиджака, в жилете.

— Вот вам хозяин, балакайте с им, — отошел в сторону Евлампий.

Блондин смотрел вопросительно, хотя он хорошо знал, о чем должен начаться разговор. Это был Семен Калмыков — сын и главный помощник старого почтосодержателя. Приезжий, не приближаясь к нему, повторил свою просьбу: нужны, сейчас же нужны лошади в Снетин, и будет уплачено столько за них, сколько потребует почтосодержатель; ямщик тоже будет доволен.

— Ну, так как по-твоему, Евлампий: можно ли им дать коней? — советовался Калмыков с приказчиком. — Еще, смотри, черт какой притащится; и доктор Войткевич уже два дня не заказывал?..

Приезжему показалось, не без основания, что все эти опасливые разговоры ведутся лишь для того, чтобы заломить с него большую сумму. Он с нескрываемым раздражением вынул поспешно кошелек и, метнув в сторону резкий взгляд, спросил:

— Вот. Пять рублей вам… возьмите. Или сколько?

— Нет, что вы! — растерянно усмехнулся Калмыков. — Пять это много. Обыкновенно мы берем за такую поездку три рубля. Но вам, вы говорите, нужно срочно ехать, да к тому же мы немного рискуем, отдавая последнюю, запасную пару лошадей… В Снетин — четыре рубля! — коротко оборвал он свое объяснение.

Такая уступчивость и добросовестность была неожиданна и для приезжего и для станционного приказчика. Евлампий что-то пробормотал в свои щетинистые, неровно подстриженные усы и неодобрительно засопел: не умеет, — как бог свят, не умеет! — держать станцию в своих руках молодой хозяин. Куда твое дело — старик Калмыков, Рувим Лазаревич! Один только рост у Семена от отца да фамилия! А ум где?