Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2

— Слава Магомету и Иисусу Христу, избавился я от этих молчунов.

Василий объяснил, что неразговорчивы они потому, что озабочены неустанным поиском смысла жизни и преисполнены религиозного смирения перед ее до конца непознаваемой сутью!

— Нет, не люблю я их! — неуступчиво ворчал Тебриз. — Как вороны, которые только и ждут, как бы глаза мертвым выклевать. — И не в силах признаться он был, что говорит это из одного лишь чувства противоречия, что и его поражают чистота и одухотворенность их лиц. Знал он и то, как они относятся к нему: называют его «Тридцать три беса» — для них, людей цельных, всякое раздвоение было мерзко.

Василий не удивился приходу византийских монахов: знал, что слава о духовных подвигах Сергия и дарованной ему от Бога благодати распространилась не только в Русской земле, но и в странах отдаленных. К богоносному пустыннику приходили посланники Филофея — они принесли ему крест, вырезанный из кипарисового дерева, обложенный золотом и украшенный драгоценными каменьями, параманд, схиму и личное послание царьградского патриарха. Преемник Филофея патриарх Нил тоже слал Сергию свое послание, в котором назвал учрежденное Сергием общежитие в монастыре «делом высокой духовной мудрости». Славны и светские подвиги Сергия: вдохновил он Дмитрия Ивановича на битву с Мамаем, мирил князей, и сам Василий испытал на себе его благотворное влияние. Но сколь ни много было известно Василию о жизни и подвигах Сергия, воображение его больше всего занимали те самые первые дни подвижника в лесной чаще на Маковце, куда пришел тогда он, еще Варфоломей, а не Сергий, сын разоренных татарами бояр Кирилла и Марии, из города Радонежа [96] Радонеж — ныне село Городец в Дмитровском районе Московской области. .

С детства запомнил Василий слишком хорошо, что значит быть в лесу одному. Страшно даже единственную ночь провести. Ночь тянется так, что кажется длиннее целого года. А если представить себе, что такие ночи повторяются два года подряд, летом и зимой, в зной и стужу!.. Сердце сжимается при мысли о том, что должен был претерпевать этот юноша; Сергия самого, без сомнения, ужасали образы, созданные его собственным воображением, потому что воображение просто невозможно обуздать, когда находишься один в глухом лесу. Приходилось ему бороться со страхом, который вызывали различные бесовские появления (по рассказам Епифания Премудрого, таких было немало). А кроме того, уже в действительности, а не в воображении он должен был преодолевать физический страх, который на него наводил вой голодных волков и рев медведей-шатунов, подходивших к хижине. И после каждой такой ночи, со всеми ее страхами, наступал день, когда надо было вести борьбу еще более тяжелую — с усталостью и тоской, одолевшей душу, предоставленную самой себе. Но наверное, эти годы борьбы и суровой жизни стали для Сергия также годами благодати, великого духовного обогащения. Один, все время отдаваясь молитве, черпая в ней силу и бодрость, он, без сомнения, укреплял в себе то самое состояние души, к которому стремился. Книг у него было всего две — Евангелие и Псалтирь, их он читал и перечитывал, вбирал их в самое сердце. Что до физического труда, то чего стоила одна лишь расчистка леса вокруг хижины, чтобы развести небольшой огород!

Но если преодоление всех тягот отшельничества можно отнести за счет пусть исключительного, однако все же в человеческих возможностях находящегося мужества, то уж совершенно непостижимой казалась Василию тайна исключительной притягательности Сергия для всех, кто только хоть познакомился с ним.

Приходили к нему первые ученики и подвижники — Василий Сухой с берегов Северной Двины, усердный труженик Иаков, престарелый диакон, служивший привратником Онисим, положивший себе обет молчания Исаакий… Число пустынников долго ограничивалось двенадцатью. Но пришел на Маковец архимандрит Симон из Смоленска — наверное, и сам Сергий был изумлен тому, что человек высокий сан решился сменить на звание послушника в крохотной обители, и принял сверх установленного числа тринадцатого. После этого перебывало у него в послушниках, добиваясь как милости иноческого чина, без числа уж людей знатных и богатых, князей и бояр, священнослужителей и воевод.

Что обрели они, отрекшись от всех мирских радостей и предавшись тяготам пустынножительства, чему научились?

— Послушанию, смирению, чистоте мыслей и слезной молитве, — отвечал Стефан Пермский.

— Нестяжанию, — добавил Епифаний Премудрый. — А еще — несуесловию, безмолвию.

Ну да, нестяжание: после него в обители остались ветхая крашенинная фелонь с епитрахилью и поручами, деревянные потир и дискос, аналав из схимы, игуменский посох простого дерева, кожаные сандалии, нож и деревянная ложка. Ну да, безмолвие: в пустыне разве что сам с собой будешь говорить… Хотя… Помнится, Андрей Рублев говорил о богопознании, о том, что немногим избранным дано проникнуть за тайную завесу в жизнь надмирную, которая течет выше всего земного — колеблющегося, себялюбивого, страстного… Мучился Андрей, в великом сомнении находился, пытаясь угадать: дана ли Феофану Греку способность своими очами зреть те лики, что так уверенно пишет он на досках? Так и не узнал, а Феофан сам молчит. Сергию являлась, уверяет Епифаний, в ночи долгого одинокого бдения сама Дева Мария!.. Ну да, конечно: вдвоем или втроем Богородицу не увидеть!.. «О, тайна тайн!» — восклицал в отчаянии Андрей.

Наверное, с таким же вот отчаянием шли да шли к Сергию смысл жизни пытающиеся постигнуть люди. И наверное, постигали, коли такую неизбывную любовь в сердце держат к нему и после его блаженного упокоения.

Сколь много паломников и учеников перебывало у Сергия, никто не считал, но та тропинка в глухом лесу, что некогда вела к его Троице, нынче превратилась в большую дорогу. Конечно, леса вокруг монастыря по-прежнему глухи, в них еще ловят бобров и есть довольно мест для новых иноческих обителей, но Сергий всегда отправлял своих последователей подальше от Москвы — в пределы тверские, новогородские, костромские, вологодские. И по его кончине, храня заветы великого подвижника земли Русской, устремляются ученики его в северную да заволжскую глухомань.

Многие игумены, иноки, священнослужители, глубоко опечаленные смертью богоносного своего наставника, решили покинуть ставшие многолюдными московские монастыри и пойти в леса Верхней Волги. Пожелал пойти с Василием в Нижний Новгород, с тем чтобы основать там в память учителя иноческую обитель, и преподобный Савва. Он был игуменом Дубенского монастыря, который поставил Сергий по желанию и на средства Дмитрия Донского «в благодарность Богу за победу над Мамаем».