Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

— Какое ты имела право скрыть от меня?

— А что я должна была сделать? Рассказать? Ты бы отказался крестить, не назвав при этом ни одной веской причины. А боярин затаил бы на тебя обиду, стал бы считать тебя своим врагом. Он был страшным человеком для врагов, безжалостным... Одному Богу известно, что могло из всего этого выйти. Я не хотела, не могла допустить ни вражды, ни крови между вами. Пусть уж я одна за всё в ответе...

Князь не мог не признать её правоты.

— Что же нам теперь делать? — спросил он.

— Ничего, князь. Жить, как жили.

— Но как же Оленька? Сирота при живом отце?

— Так судьба распорядилась. Теперь уже ничего не изменить... Об одном только прошу тебя — не оставь заботами свою дочь.

— Я обещаю... — ответил Святослав и подумал, что судьба может и покарать за обман, но не стал говорить об этом. Только теперь он понял, что весь разговор начат ею ради того, чтобы заручиться его заботой о девочке. — Тебе кто-нибудь угрожает? — спросил он.

— Нет. Но у боярина брат есть... На отчину с алчностью смотрит...

— Боярин отчину тебе завещал.

— Завещание есть, послухов [37] Послух — свидетель. нет.

— Я твой послух. Боярин перед смертью мне подтвердил. Если никто не знает, что я отец, то я могу быть послухом. — И вдруг он испуганно охнул: — Ох ты, Господи, совсем забыл об исповеди...

— Я до сего дня носила эту тайну в себе, — шёпотом призналась боярыня, что обманывала Бога.

Князь понял, каких мучений для неё, женщины конечно же религиозной и свято верующей, стоило утаивать на исповеди, а значит — от Бога, правду. И всё ради того, чтобы не опозорить мужа и не сделать Оленьку в глазах церкви незаконнорождённой. Он обнял боярыню. Она зарыдала, выплакивая всё накопившееся не только за эти два дня, но и за три долгих года...

Начало 1146 года великий князь Всеволод встретил в походе. Зима выдалась суровой. Он простыл. Лёгкая простуда неожиданно обернулась тяжёлой болезнью. Дружинники отвезли великого князя в Киев.

К весне он начал было поправляться. Княгиня Агафья, не отходившая от него, пестовала как маленького, отослав в Чернигов слетевшихся, словно вороны на падаль, Ольговичей. И вдруг в разгар лета хворь снова скрутила Всеволода, и он, уже не поднимаясь, угасал.

Усобица утихла — князья выжидали. Опять съехались Ольговичи. Княгиня вызвала Святослава. Он решил не тревожить Марию, не везти её в Киев, и, как стало вскоре ясно, правильно сделал.

Первого августа великий князь Киевский Всеволод умер в загородном дворце под Вышгородом.

В Киев ринулись братья новопреставившегося — старший, Игорь Олегович, и младший, Святослав Олегович, — опасаясь, что кто-нибудь в суматохе перехватит у них великий престол. Но киевляне вдруг вспомнили все притеснения, чинимые Ольговичами и Всеволодовыми тиунами, и начались волнения.

Киевские бояре втихомолку разжигали недовольство. Кто-то послал за внуком Мономаха князем Изяславом. Начались погромы сторонников Ольговичей.

Первым был разгромлен двор великого боярина Ратши, главного сподвижника Всеволода. Сам боярин бежал из Киева.

С огромным трудом Игорю Олеговичу удалось утихомирить киевлян и договориться с ними. Он сел наконец на великий стол, поцеловав крест киевлянам, что будет править «по всей их воле». Но Изяслав уже тайно прискакал в Киев. Его встретила старая киевская бояра и целовала крест ему.

Тринадцатого августа вспыхнуло восстание, киевляне опять разгромили дворы сторонников Ольговичей, разгоняя дружину великого князя Игоря. Самого князя схватили, заковали, бросили в поруб [38] Поруб — тюрьма. . Дружина Изяслава дошла до Вышгорода, разметав потерявших своих князей воинов Игоря и Всеволода. Остановила их только княгиня Агафья, выйдя за ворота города, вся в чёрном, в окружении попов и боярских жён...

Святослав Олегович успел ускакать в Чернигов, увозя с собой жену и детей Игоря. Но и в Чернигове ему не нашлось защиты — двоюродные братья, Давыдовичи, отказали ему в приюте, и князю пришлось бежать дальше, на север, в глушь, в Вятские земли.

Впрочем, всё это Святослав Всеволодович узнал позже. А пока он, прижавшись к шее коня, мчался вниз по узкой улочке к Золотым воротам. За ним, отстав на два корпуса, скакал Ягуба. Бил набатом большой колокол киевской Софии. Пахло гарью. С криками бегали вооружённые дрекольем киевляне.

— «Только бы успеть, только бы успеть! — лихорадочно думал князь, нахлёстывая коня плёткой. — Успеть до того, как закроют ворота. Взбесившаяся чернь... Неблагодарные скоты... Смерды, холопы, лапотная сволочь...»

— Князь! — услышал он предостерегающий окрик Ягубы, поднял голову и вздыбил коня, останавливая его на полном скаку. У Золотых ворот горожане избивали каких-то дружинников. Святославу показалось, что среди них он узнал Васяту Ратшича.

Он обнажил меч.

— Рехнулся? — схватил его за руку Ягуба. — Их здесь не меньше сотни, сомнут, не посмотрят, что князь...

Их заметили. Десятка два вооружённых горожан бросились к ним.

Ягуба объехал князя, прикрывая его сзади. Конь Святослава заплясал на задних ногах, не понимая, чего хочет от него седок. Наконец князь справился с конём, послал его влево, в проулок между двумя заборами. Откуда-то вынырнул здоровенный детина в распахнутом кожухе, без шапки Н повис на уздечке коня. Святослав наотмашь ударил его плёткой, но детина не отпустил уздечки, стал заваливать коня, и тогда князь, соскользнув с седла, бросился бежать по проулку. Краем глаза он успел заметить, как крутится Ягуба, отбиваясь от двух киевлян с дубинами. Внезапно перед Святославом открылся лаз в ограде. Он юркнул в него, опустив за собой отодвинутую жердину, и побежал, петляя, как заяц, к кустам. Залаяла остервенело собака. Он похолодел — её лай выдаст его! Но, к счастью, окрестные псы подхватили брёх, и теперь уже трудно было определить, в какую сторону направился беглец. Князь благополучно пересёк двор, перемахнул через ограду и оказался на небольшой площади, упирающейся в храм Святой Ирины.

Площадь была пуста. Из дверей храма выглянул тощий парнишка в чёрной рясе и скуфейке, видимо, монашек-послушник, и, увидев князя, замер, приоткрыв рот.

Не раздумывая, Святослав вбежал в храм, оттолкнув монашка, и притворил за собой дверь.

В полумраке церкви, освещённой лишь светом нескольких свечей у иконостаса да скудными лучами солнца, пробивающимися сквозь щелевидные оконца под куполом, лицо монашка показалось ему совсем детским.

— Ты кто? — спросил он, тяжело дыша после бега.

— Послушник Печерского монастыря, — тоненьким голосом ответил монашек и добавил, помявшись: — А имя мне Паиська.

— Что здесь делаешь? — Святослав попытался спросить это с доброжелательным любопытством, но напряжённый и прерывистый голос выдавал его.