Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

Рассказ чернеца мало что добавлял к письму. Интересно, что имел в виду многоумный грек, когда писал, что казна вся у вдовы?

Дворский принёс чернецу поесть и тут же ушёл. Чернец тихонько устроился на дальней от очага лавке и стал бесшумно есть. Ратай Второй настороженно поглядывал в его сторону...

Княгиня смотрела в перебегающие синенькие огоньки на углях в очаге. Внезапно ей представилось, как мчится муж во главе дружины в Чернигов по слякотной февральской дороге, и она подумала, что ей не хочется никуда уезжать из Новгорода-Северского, что она была счастлива здесь эти семь лет, отдохнула душой за все предыдущие годы бесконечных переездов, вечных выгадываний и высчитываний мужа — за кого меч поднять, кому крест целовать, кому покаяние принести...

А здесь наконец они смогли заняться строительством. Всё пришлось возводить заново — и собор, и новые стены, и даже княжеский дворец. Сидевший до них на Северском столе Святослав Олегович больше ездил по дворам князей, предлагая себя и свою дружину, и наконец связал судьбу с Юрием Долгоруким.

Юрия при жизни Мария не жаловала. От него шла вечная смута на юге и опасность на севере: разраставшаяся империя Долгорукого втягивала в свои границы княжества, и ей противостояли лишь Новгород Великий, Псков да Полоцк...

Но дело сейчас не в этом. Дело в другом: задержись на несколько дней Святослав — и успеет Олег, сын Святослава Олеговича, сесть на Черниговский стол. И они останутся здесь, в тишине и удалении от бурных событий, что происходят вокруг Киева и Чернигова. Опять потекут спокойные, радостные дни, опять сможет она замысливать вместе с мужем возведение новых соборов или собирать певцов со всех княжеств — как дружинных, так и бродячих — устраивать состязания... Играть в шахматы и каждый день, хоть немного, а сидеть с мужем в этой палате у очага, говорить о прожитом, загадывать на будущее... Просматривать и читать переписанные писцами новые книги, обсуждать с изографами заставки и буквицы... Уже пятеро писцов каждодневно трудятся над расширением библиотеки, и скоро достигнет она размеров полоцкой. Жаль, не владеют переписчики латынью... А как хорошо летом уезжать с детьми, с няньками, мамками, холопами в недавно отстроенный загородный дом, что стоит на берегу Десны...

Стоит только на несколько дней задержать послание, и не успеет муж к Чернигову, захватит Олег стол, укрепится, получит благословение великого Киевского князя... И останутся они в Новгороде-Северском, и окажется её муж, старший теперь в роду Ольговичей, вассалом младшего Олега.

Простит ли он её? А если простит, то забудет ли? Да и сама она простит ли себе, что встала поперёк давних стремлений мужа, ради которых столько уже выстрадано, столько пройдено? Не во имя ли этой цели — возвращения Черниговской отчины — двадцать лет копил Святослав казну, приблизил мудрого и ловкого Якима? Не ради ли этой цели помог Якиму, и тот из простого киевского менялы и ростовщика превратился в одного из вящих торговых гостей киевских, чьи лодии ходят по Днепру через пороги в Черемное море и оттуда через ромейские проливы в Салоники, на Кипр и даже в Венетию? Яким состарился, но его сыновья разлетелись по всем крупным городам земли Русской... Богатеют сами и, как хлопотливые пчелы, несут богатство в казну князя... А ради чего не единожды становился он клятвопреступником, забывая о спасении души? Одиннадцать раз её муж нарушал крестное целование, каждый раз делая маленький шажок к новому столу. И что же, теперь остановиться?

Она решительно хлопнула в ладоши. Мгновенно появился дворский, будто ждал её зова за дверью.

— Немедля пошли гонца вдогон князю. Пусть скачет, не жалея лошадей, и передаст ему послание епископа. — Она отдала дворскому письмо, добавив: — И чтобы пуще головы берег это. А сам вели готовить всё к большому походу. Иди.

Когда через день вернулся Святослав, взвинченный, с горящими глазами, лихорадочным румянцем нетерпения, и увидел, что войско собрано и к походу готово, он расцеловал княгиню Марию:

— Что бы я без тебя делал?

В тот же день он ускакал во главе полков к Чернигову.

Обычно Святослав, уезжая надолго, не реже раза в неделю слал гонца с коротеньким письмецом.

Неделя после его отъезда подходила к концу. Гонец не ехал. Мария начала беспокоиться. Когда распогодилось, она вышла на высокие, недавно возведённые городские стены, сложенные из больших дубовых колод.

Город с высоты казался совсем маленьким. За семь лет княжения Святослава разрослись предместья Новгород-Северского, приехали ремесленники, купцы, менялы. Вон, если . зрение ей не изменяет, высится островерхий терем сына Якима, поверившего в звезду Святослава...

Княгиня посмотрела из-под руки в сторону Стародубского шляха. Далеко, у самого окоёма, что-то чернело. Она вгляделась повнимательнее — похоже, небольшой обоз...

Княгиня постояла, наблюдая за обозом. Он медленно приближался. Подул пронзительный северный февральский ветер, Мария замёрзла и вернулась во дворец, в свою любимую палату, к очагу, распорядившись немедленно доложить ей, как только обоз подойдёт к городским воротам.

Уже стемнело, когда явился дворский.

— Приехала боярыня Басаёнкова, матушка-княгиня. Просит позволения к тебе войти.

— Боже мой, что же ты боярыню заставил ждать! — воскликнула княгиня. — Зови, непременно зови.

Когда в палату вошла полная, медлительная, с одышкой, с тёмными кругами усталости под глазами женщина, Мария не сразу узнала в ней боярыню.

Она помнилась ей молодой, красивой, с грустными глазами. Несколько раз приезжала с крестницей Святослава маленькой Оленькой, милой девочкой. Последний раз она видела боярыню четыре года назад. Тогда Святослав с ног сбился, устраивая свадьбу крестницы Оленьки. Приспичило ему выдать её обязательно за князя. Удалось сладить свадьбу с её племянником, сыном Милуши и князя Холмского, молодым князем Милославом, совсем осиротевшим после гибели отца в одном из походов. Боярыня выглядела тогда молодой для своих лет, здоровой, счастливой. А сейчас перед Марией стояла полная, больная женщина с измождённооплывшим лицом.

Первые же слова боярыни всё разъяснили:

— Погибла моя Оленька!

— Что? Погибла?! — охнула княгиня. — Боже мой... что ты говоришь?

— Убили мою девочку...

— Господи, да за что, как такое могло случиться? — Мария обняла боярыню, и та зарыдала. Слёзы текли по её одутловатому, измученному лицу. Задыхаясь и недоговаривая, она стала сбивчиво рассказывать, словно стремясь скорее выговориться, сбросить с себя тяжкий груз неразделённого горя:

— Все ляхи проклятые и дикая литва... Налетели, разорили, поубивали... Холм дотла сожгли... И Оленька моя погибла, и Милослав с ней...