Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1

Воцарившись тринадцать лет назад в возрасте Пророка [10] Воцарившись тринадцать лет назад в возрасте Пророка — то есть в тридцать три года. , он принял мусульманство, извёл шаманизм, прогнал или казнил буддийских лам. Он строит новую столицу Сарай-Берке, возводит мечети и медресе, мавзолеи, дворцы, украшенные мозаикой и расписными изразцами. Он не оставляет своими заботами Крым со столь любимым Солхатом; там, где лежит в руинах разграбленный, разрушенный Хорезм, снова расцветёт, изумляя всех, Самарканд, а иранцы, смешиваясь с пришлыми племенами, теперь называют себя именем хана — узбеками. Мастера, выходцы из Хорезма, лучшие в Орде, так же как хорезмийские писцы и врачи. Сами монголы не умеют того, что умеют их искусные рабы. Удел повелевающего народа — война. А старательные рабы ценятся. Их не продают на рынках, со временем и они, и их дети уже перестают быть невольниками и становятся просто жителями Сарая, где каждый народ селится наособину, но без вражды: там — русские резчики по дереву, тут — чеканщики с Северного Кавказа. Они могут даже разбогатеть, могут молиться по-своему и родниться, с кем хотят. Запрещено лишь немногое: христианин не имеет при себе оружия, иудей не смеет сесть на коня, жёны, которые за деньги ласкают мужчин, не должны жить в самом городе, а только в предместьях. В стотысячной столице монголы составляют меньшинство населения. Но они — сила тугого лука, полёт разящей стрелы! И пусть живут рядом без утеснения русы, евреи, китайцы и фряги, греки и армяне, и сбродные племена Востока, которых зовут теперь повсюду татарами. «Узбек» по-тюркски — истинный князь. Он мудр и красив и знает про это. Он любит просвещение и способен толковать Коран. В делах и привычках хана строгий порядок, удивляющий иноземцев.

...Вкрадчиво и чисто вплёлся в пересвист попугаев голос иволги. Хан улыбнулся. Из-под шёлковой занавески у входа видны женские башмаки с золотыми крючочками и серебряными петлями, куда вставлены по четыре круглые синие пуговицы из стекла.

— Славица! — позвал хан.

Она вошла. Сколько достоинств у этой рабыни! Видеть её всегда радостно. Маленькие ступни при высоком росте, крепкое сложение и круглые серые глаза. А две рыжие косы ниже колен! И ещё одна утеха — она умеет свистать по-птичьи.

— Хан, кажется, просил тебя не заплетать волосы? — сказал он как бы с упрёком, в то же время любуясь ею.

— Я с огнём, боюсь вспыхнуть.

Она стала зажигать от свечи масляные лампы на бронзовых подставках. На толстых матовых стёклах проступили и заиграли фисташковые цветы и золотые птицы, синие, красные, жёлтые арабские надписи.

— Как много подарков из Египта! — сказала рабыня, разглядывая лампы.

— Не упоминай при мне эту страну. Ты ведь не хочешь огорчать своего хана? — Он крепко провёл рукой по её бёдрам. — Не понимаю, как это христианину достаточно одной женщины?

— А я не понимаю ваших жён. Как это можно делить одного мужа? — Она задумчиво водила пальцем по висевшей на его груди большой серебряной бляхе с крупной голубой жемчужиной.

— Нравится? Хочешь такую? — спросил хан.

Она отрицательно покачала головой.

— Сегодня я ссорился с Баялунь. Она кричала, что возвела меня на трон, много тратила денег на подкупы, а я теперь не слушаю её советов. Баялунь старая. Я больше не хочу её. Я пойду к хатуни Кабак, или хатуни Тайтуглы, или к Уруджи. Они редко ночуют со мной и потому всегда рады. А потом я прощу Баялунь и пойду к ней, и мы сладко примиримся, как это умеем только мы с ней. Ни одна жена, таким образом, не может надоесть. И ни одна наложница. Мусульмане строго соблюдают верность и презирают грех.

— Как странно! — всё шептала она, положив голову ему на плечо. — Мне это недоступно.

Да, сорок три года, конечно, не двадцать. Но теперь он знает всё искусы плотского наслаждения, а не просто напрыгивает, как раньше, жеребцом то на одну, то на другую.

— Славица, — говорил он, хмелея и прижимая к себе рабыню, — твоё тело могуче, жарко, прекрасно. Аллах сделал людей непохожими друг на друга, такими разными. А то ведь было бы скучно на земле, да? Ты согласна?

Она подняла на него прозрачные глаза:

— Я ведь не люблю тебя, хан.

Он засмеялся, удивлённый:

— А разве я этого хочу? Я не понимаю, что это такое, то, что ты называешь этим словом. То, что я сейчас сделаю с тобой, знак моего благоволения. Разве не довольно?

Ну, возьми ещё жемчужину, будешь вспоминать эту ночь, когда великий Узбек и ты были едины...

Сильными пальцами он выдавил жемчужину из гнезда, слегка Поцарапав её. Славица, изогнувшись кошкой, мягко отскочила от него:

— Наверное, малоценная, раз не жалеешь её для меня?

— Ах ты...

Его желание созрело и усилилось. Женщины прекрасны тем, что у каждой своя игра. Этой славянке нравилось дразнить его, чтобы он преследовал её, их соитие походило на борьбу. Она пыталась вырываться до конца, и он снова чувствовал себя не насытившимся и бешеным. Жену надо предупредить заранее, что посетишь её, наложницу берёшь когда угодно. Славица смела, щедра и жадна телом, её тело — власть над ханом. Как изнуряет его эта власть!

Они лежали на меховом ковре и смотрели на блистание звёзд за окном.

— В такие минуты с тобой, Славица, — размягчённо говорил хан, — мне кажется, что только для этого и стоит жить, и я чувствую себя глупым.

Она чуть слышно прикоснулась губами к его губам:

— Ты всех лучше и славнее на земле.

Он улыбнулся:

— А где жемчужина, которой я плачу тебе за такие слова?

Она разжала ладонь:

— Вот...

— Она очень ценная. Мне хочется сказать тебе что-то другое, но я не умею. Научи меня говорить то, что тебе хочется услышать.

— Ценная, потому что голубая?

— Если ты положишь её на блюдо, она будет кататься по нему весь день. И знаешь почему? Потому что кругла без изъяна. В этом её совершенство, и зовётся она бурмитская. Хочешь белого сахару? Из Египта. Ему и хатуни рады бывают.

Она отвернула голову:

— Нет.

Он провёл кончиком языка по её ноздрям, сомкнутым векам, губам.

— Я не люблю тебя, Узбек, — опять прошептала она.

Тогда он налёг на неё всей тяжестью и сказал гортанно, через силу, в самое ухо:

— Хочешь узнать важную тайну? Только я её знаю. Тайна в том, что только ты одна и любишь хана. — И через мгновение почувствовал, как горячая капля побежала у неё через висок, увлажнила ему губы солёным. — А будешь плакать, я велю наказать тебя. Очень больно и смешно.

— Как же? — по-детски спросила она.

— Тебя высекут арапником по тем самым нежным и пышным местам, за которые я держу тебя сейчас. Рабы увидят тебя нагую и пожелают тебя.

Она столкнула его с себя и встала с ковра. Он тоже поднялся.

— Ну, почему ты не умеешь ничему радоваться, Славица? Что мне сделать для тебя? Чего ты хочешь?