Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1

Феогност опустился на колени с чётками в руках.

Утренняя молитва его нынче была столь долгой, что служки за дверью начали обеспокоенно перешёптываться, создавать нарочитый шум.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Пo голосу Феошост понял, что это просит разрешённая войти его наместник Алексий, только ему одному дозволялось приходить к святителю в любое время без зова. Феогност закончил моление, поднялся с колен, повернулся к двери:

— Аминь!

Алексий, высокий и стройный, с развевающейся за спиной мантией, подошёл под благословение шагами скорыми, но бесшумными.

Феогност смотрел задумчиво и любовно. Он сердечно привязался к этому иноку Богоявленского монастыря с первого знакомства, как только приехал в Москву. Выделялся Алексий среди монастырской братии и вельможностью происхождения, и многими талантами. Мог бы по примеру брата своего Феофана Бяконтова услаждаться богатством, знатностью, славой и многими утехами мирскими, но выбрал путь постничества и молчания, уединения и тихой молитвы. Уже в юности он имел, большую книжную начитанность. В двадцать лет постригся в чернецы, упорно изучал творения святых отцов и царьградских философов, постигал риторику, осваивал иконное письмо, занимался летописанием. Особую страсть имел Алексий к языкам — и латынь одолел, и татарский, и греческий. Да, устремлён. Да, расторопен, решителен. И не для одного лишь Феогноста люб и привлекателен — и великий князь Семён Иванович души в нём не чает, и ханский вельможа Товлубег называет «карошим попом».

Обязан наместник, живущий при святительском дворе, быть митрополичьим судьёй, заведовать церковными спорными, делами, а в отсутствие Феогноста вести полноправное правление. Алексий сообщил с прискорбием, что ему пришлось в одном из сельских приходов отменить от должности сразу и священника и диакона за то, что упились и оскоромились в среду и в пятницу, потом сказал, что подготовил к рукоположению двух священников и одного диакона. На память перечислил не только точное количество серебра, поступившего в ризницу из разных епархий, но и сколько есть сейчас в митрополичьих конюшнях лошаков и кобыл, а в житницах сколько коробей ржи, овса, пшеницы, гречи, гороха, конопли. А под конец сообщил, что уже третий день дожидаются в Спасском монастыре два паломника, желающие получить благословение Феогностово: иеромонах Митрофан, священствующий в одном из отдалённых приходов, и с ним дивный юнош Варфоломей.

— Чем же дивен он?

— Два года провёл в суровом подвижничестве, один в дремучем лесу жил.

— Млад юнош?

— В поре возмужания, однако же Христова возраста не достиг.

— И что хочет он?

— Просит благословить на постройку церкви во имя Троицы в той глухомани. А, мол, попить будет в ней иеромонах Митрофан как раз.

— Так что же? Иль ты не наместник, сам такое богоугодное дело благословить не можешь?

Алексий при этих словах впервые утратил уверенность, лицо его омрачилось:

— Вот именно, владыка, что в затруднении нахожусь. Юнош этот хоть и одушевлён великой любовью к Создателю и твёрдо решил свершить земной подвиг во имя Его и Святой Троицы, однако же пострига монашеского не прошёл.

— Так постриги!

— Без твоего благословения тоже дело невозможное, потому как юнош даже послушания у старца не имел, лишь отшельничал... А ведь, как знать, может статься, что в сени того дремучего леса под Радонежем воссияет великий светильник благодати!..

— Надежды — благое дело, когда они не чрезмерны, — с нарочитой ворчливостью отозвался Феогност. — Определи его на послушание в Богоявленской обители, посмотрим, что за... светильник.

— Он не пойдёт в послушники, вернётся в свою пустынь, — огорчённо сказал Алексий. — Брат его, игумен Стефан, что на моём месте сейчас, звал его как раз в Богоявленский монастырь, уговаривал даже, а Варфоломей ни в какую.

— Как? Стефан — его брат родной?.. Стой, стой, у Стефана брат ведь в миру живёт, семью имеет...

— То другой брат, Пётр. Он, верно, домовит и степенен, а самый младший...

— А самый младший нешто, как Стефан, норовист да горяч?

— Нет, владыка, младший из трёх братьев, Варфоломей, ни на кого, ни на Стефана, ни на Петра, не похож — он открыт и приветлив, с первого взгляда видно.

Феогност, уступая настойчивости своего наместника, передумал:

— Ладно, коли родной он брат Стефана, то позови-ка его после литургии в трапезную.

— Спаси Христос, владыка! — обрадовался Алексий. — Ему и во сне не могло привидеться, что будет он сидеть за одним столом с самим святителем Руси! Да и я даже не чаял такого.

— Чего не чаешь, то скоро сбывается. Вели ризничему принести мне облачение для литургования. И сам облачайся.

Алексий вышел из покоев торопливо, но без суеты, только чуть взметнулась вверх за его спиной длинная, спускавшаяся до пола безрукавная накидка — символ монашеского смирения и отречения от служения идольского.

Предполагал Алексий, что явившийся из дремучих лесов отшельник заробеет в митрополичьих палатах, но Варфоломей держался хоть и подчёркнуто смиренно да кротко, однако без униженного подобострастия. Черноризцы из ближнего окружения Феогноста собирались на общий приём пищи один раз в сутки, после обедни, а потому каждый таким сбором крайне дорожил, являлся как на праздник. Да и впрямь — только это время застолья и было для них праздным: одни пришли после долгих часов молитвенных трудов, другие оставили на время тяжкие хозяйственные работы, а впереди вечеря и всенощная, новые послушания в пекарне или в портомойке, в иконописной или золотошвейных келиях, в конюшне или в амбаре, а кому-то предстоит отправляться по поручению митрополита в соседний приход в темень, по бездорожью.

Входя в трапезную, каждый брат кладёт три поклона — перед иконами, перед сидящими справа и слева монахами. Так же поступил и Варфоломей. Сели за общий стол, соблюдая порядок старшинства. Феогност занял своё место ближе к выходу, напротив иконостаса. Рядом с ним наместник его, напротив ещё два мантийных монаха, затем уж монахи рясофорные и послушники, одетые лишь в подрясники. Варфоломей верно рассудил, что его место на самом дальнем конце скамьи, был он один в мирской одежде, но никто не обращал на это внимания, да и его самого как бы не замечали. Однако один из послушников пододвинул ему, не глядя, как бы случайно, долблёную деревянную солоницу, второй, тоже не поднимая на него глаз, налил ему в глиняную чашу брусничной воды, причём первому ему налил, а уж потом остальным своим соседям и себе самому.

Загодя назначенный на нынешний день четий встал за высокий аналой напротив Феогноста, отстегнул медные застёжки толстенной книги, раскрыл её на заложенном месте и объявил громко и внятно: