Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2

Алексей Петрович сидел всё в том же положений, откинувшись к стене, смотрел на великого князя со всевозрастающим удивлением. Вчера Васька Вельяминов по пьяни болтнул, мол, великий князь тебя сгонит с тысяцкого за то, что ты подвёл его, принёс ложную весть об уходе Евпраксии в монастырь. Хвост приготовился нести кару за это, хотя он передал лишь слова самой Евпраксии. А Семён Иванович вон как вывел, ничего не скажешь, сметлив да сторожек. Скажи теперь ему, что, мол, не за те ничтожности ты на меня взъелся, а за то, что сам опростоволосился, он и схватится сразу: ага, на воре шапка горит! Не дождётся, смолчу. Тысяцкой должности не жалко, то обидно, что займёт её столь недостойный боярин, не будет от того толку, во вред то Москве пойдёт.

Не только Хвост видел изнанку слов великого князя, многие из бояр наслышаны были о ложной огласке про Евпраксинин постриг, в этом усматривали причины гнева великого князя. Сейчас зашевелились, начали втихомолку переговариваться. А Андрей Иванович Кобыла сказал вслух:

— Надо бы, княже, допрежь такого исхода Алексея Петровича послушать. Так ли оно всё?

Андрея Ивановича поддержали окольничий Онанья и все Бяконтовы, включая митрополичьего наместника Алексия.

— Пусть, пусть скажет Хвост, а мы послушаем, что надумал он своими куриными мозгами, — разрешил Семён Иванович и нервно хохотнул, показав частокол подернутых желтизной зубов. Он явно неспокоен был, видно, не имел веры в правоту и справедливость своего решения, угрызения совести всё же гнездились в сердце его.

Хвост поднялся с лавки. Хотя душа его только что вскипала варом, последние слова великого князя сразу успокоили его, он посмотрел на Семёна Ивановича с весёлым изумлением: немало, верно, грехов можно счесть за Хвостом, но никто ещё не обвинял его в скудоумии, тут великий князь Гордый в раздражении мерку потерял... Но опускаться до пустого презрения Хвост не мог себе позволить; имел он норов весёлый и лёгкий, однако сейчас следовало за себя постоять, иной обык выказать. Был он благообразен ликом и учтив в общении, но сейчас губы его помимо воли кривились насмешкою и горечью, а слова на язык просились самые поносные. Ему стоило сил утихомирить себя. Нарочито старательно огладил он спускавшуюся волнами на грудь бороду, кашлянул. Начал речь со слов, которые немало всех изумили:

— Моисей сорок лет водил евреев по пустыне...

Бояре вскинули на него глаза. И он их вопросил:

— Зачем водил?

Бояре молчали, только Алексий понимающе качнул клобуком.

— Затем водил, чтобы забыли они о рабстве, чтобы новое поколение, не знающее угнетения чужеземцев, народилось. Не прошли ли эти сорок лет и для нас, не народились ли и у нас люди, которые знают про татарскую плеть лишь по рассказам стариков? Я не называл тебя, государь, татарским угодником, это пёс Васька набрехал на меня, я только говорил и говорить буду, предчувствуем мы пору нашего освобождения, но для этого надо копить силы свои, готовиться, а не только ублажать хана, отправляя ему серебро и рухлядь. А каким я был на ратях, пусть тебе бояре скажут да ещё вот те титла, коими оттитлован я, вот хоть этот. — И Хвост ощупал пальцами шрам на лбу, рассекавший наискось одну из его чёрных бровей. — А про блядуна и про самца негодного — это опять же пёс Васька на тебя насмердил, он не то ещё насмердит, как только жезл тысяцкого в руки возьмёт и присягу тебе даст. Зело богаты Вельяминовы, всех богаче на Москве, даже зажиточнее самого князя, а теперь ещё преизобильнее заживут. Тебе, государь, шло при мне в казну сполна всё — и весчее, и тамга, и дань, а ныне корм твой, государь, поскудеет.

— Как смеешь, Хвост! На судное поле призываю! — взревел Вельяминов, выпученные карие глаза его полыхали ненавистью, щёки тряслись, на свежих и полных, как у бабы, губах проступила пена. — Тягаться станем!

При последних словах весёлое оживление прошло по лавкам. Каждый сразу представил себе, как станут тягаться Хвост и Вельяминов. Давно заведено это: повздорят двое и решают спор тем, что встают по разные берега Неглинной в самом узком месте и начинают тягать друг друга за волосья, кто стянет в воду, того и правда. Река только-только вскрылась, вода холодная, мутная, в крошеве льда и снега — вот потеха будет!

— Нет, Васька! — возразил Хвост. — Тягаться мне с тобой невыгодно: грабли у тебя длинные, а волосёнки жидкие, с плешью. Коли ты вызываешь меня на судное поле, право выбора оружия за мной.

— Нешто в мечи пойдём али из луков пулять станем? — Вельяминов даже отпрянул к стене.

— Нет, и это не то. Не мечи икру, Васька, не трусь. Не станем стрелы метать, они нам пригодятся Москву от ворогов щитить. Испробуем давай, чьи кулаки тяжельше.

— Это получи! — сразу напетушился Вельяминов и выставил кулачищи, что копыта жеребца-третьяка.

Бояре кинули оценивающие взоры и на кулаки Хвоста, которые выглядели куда более лёгкими, уж в душе и посочувствовали ему. Подумали, что погорячился он, мог бы и простой борьбой обойтись, когда спорщики берут друг друга руками крест-накрест — левой рукой через плечо, правой под силки — и начинают Подламывать друг друга подножкой, швырком, с подхвата. Да, опрокинуть Ваську на спину Хвост мог бы, он удал да увёртлив, а на кулаках... Ну, да ведь сам напросился, поглядим, кто кого.

Семён Иванович был доволен неожиданным завершением думского совета. Он своего добился, а останется в стороне как бы, без огласки. Василий конечно же легко одолеет Хвоста, горожане московские поглядят и как должное примут назначение нового тысяцкого. Ну и всё остальное прочее, щекотливое, о чём речь так и не зашла, списано будет на Алёшку, известно ведь, что, кто в поединке потерпел поражение — на том и вина, кто победил — за тем правда, истина на деле.

Напротив Никольской башни Кремля лежит огромный пустырь, на котором не селились и не строились, потому что в вешний разлив полая вода затопляла его вплоть до Великого Посада. Пустырь называли просто полем, а когда сходились на нём единоборцы — судным полем.

Вскрылись, но ещё не вышли из берегов реки, небо целый день было с розовой подсветкой, трепетали горлышками первые скворцы. Снег на поле лежал грязными заплатками, над тепло парящей землёй зависали с нескончаемыми трелями жаворонки.

Одно такое оттаявшее, покрытое рыжей прошлогодней травой место и облюбовали Хвост с Вельяминовым для драки в одиночку, голова на голову. Но усилившийся к вечеру мороз затянул мокрую поляну тонкой коркой льда, на которой ноги соскальзывали, не позволяли поединщикам укрепиться в боевой стойке. Решили перенести единоборство на дно неглубокой лощины, ещё покрытой слежавшимся снегом.