Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2

— А что же братья его? Иль не смогли удержать им добытые царства? — Иван сузил длинные, медового цвета глаза.

— Что спрашиваешь? Лучше меня должен знать. Брат его Арридей тупоумным оказался, был бы таким, как Александр, глядишь, по-другому бы история мира пошла...

— Значит, всё-таки не в степени родства дело, а в том, тупоумный наследник или нет? — настаивал Иван.

Семён помолчал в раздумье:

— В том дело, сколь претерпела земля наша из-за того, что после кончины князя родня, ближняя и дальняя, начинала разбираться по лествичному праву — кто старше, у кого борода длиннее? Сколько смуты, междоусобия — и всё из-за того, что много желающих быть первым наследником власти. Вот оставлю я тебе, Ваня, престол как старшему в нашем роду. Возьмёшь ты скипетр и державу, ан объявится где-нибудь в Торжке или Ярославле родственник нашего горячего да вспыльчивого дяди Юрия, может, хоть племянник двоюродный, а годами матерее тебя, да и заявит свои права? А Джанибек возьми да дай ему ярлык? А ты не стерпишь, ведь верно?

— Так ведь и сын твой не стерпит?

— Ежели мы узаконим такой порядок, какой отец наш установил, от отца — к сыну, то ему обязаны будут подчиняться все, хотя бы и хан Орды.

— Если бы да кабы... Станет тебя хан слушать! — возразил Андрей насмешливо.

Но Семён Иванович остался невозмутим. Знать, давно и крепко продумал то, что говорил:

— И то ещё в ум возьмите. Сын будет делать так, как отец делал, и всех вельмож, воевод, думных бояр сохранит. А приедет откуда-нибудь в стольный город некий дядя, свои порядки и своих людей привезёт, снова недовольство и смута. Опять же переезд, смена места.

— Если что, ни мне, ни Ивану не станет труда перебраться из удела в Москву, — упорствовал Андрей.

— Вам — да, а если будет, к слову, дядя Константин Михайлович? Хоть тверской, хоть Суздальский? Или ещё какой дядя из другого княжества?

— И они не замешкаются и не надсадятся, — вставил Иван.

Семён Иванович озадаченно посмотрел на одного брата, на второго:

— Ну братовья у меня!.. Молвлю вам не в укор — в поучение, а вы, как два пустых ведра на коромысле, бренчите, понять не хотите. Вот хоть ты, Андрюха, представь себе. Стал ты великим князем — все заботы твои! Отчину против врагов оборонить да как её богаче соделать. И хоть ты и великий князь, а смертен, как черносошный холоп, и знаешь, что всё накопленное тобой и соделанное кому-то другому достанется. Для кого ты больше будешь радеть — для сына родного или же для дяди? A-а, что молчите?

— Вестимо, для сына, — сказал Андрей, соглашаясь.

Но у Ивана, видно, оставались сомнения, он вышел как бы невзначай на гульбище, прикрыл козырьком ладони глаза от слепящего низкого солнца, всматриваясь в даль, стоял прямой и отчуждённый. Пламень заката обтекал его широкие плечи, золотил светлые кудри, жемчужная серьга покачивалась в ухе.

— Обижаешься на нас, Ваня? — робко молвил Андрей, не переносивший огорчения брата.

Тот не оборачиваясь повёл плечом, сказал глухо:

— Обижаюсь? Пошто?..

— Да разговор-то наш — одно умодвижение, и не боле, — вставил Семён.

— Мне всё равно, — повторил Иван. — Никак скачет кто-то, столб пыли так и вьётся.

— Где? — вскрикнули в один голос Семён с Андреем.

— В Занеглименье.

— Мой скоровесгник, должно! — Семён Иванович спешно затопотал вниз по ступенькам вислой наружной лестницы.

В Кремле поднялась суматоха:

— Едут! Едут! Едут!

Батюшка Акинф и дьякон Акиндин вышли с образами Спаса и Богородицы встречать невесту и её родителей. Поскольку у жениха родителей не было, вместо них вышли с хлебом-солью братья. Всё было предусмотрено, всё чин чином. Семён Иванович чуть в стороне восседал на высоком коне — он ведь не просто жених, но князь, к тому же великий, ему пешим невместно.

Конь был редкой соловой масти. На нём шитая золотом белоснежная попона, наборная уздечка с серебром и с алмазным налобником. Под стать и всадник наряжен — богато да празднично.

День догорал, от стены и Боровицкой башни падала длинная тень, и как раз в эту тень въехали запряжённые гусем крытые колымаги. На звоннице Иоанна Лествичника бухнули в колокола.

У Красного крыльца остановился первый возок. Семён Иванович молодцевато соскочил с седла. Открылась обитая серебром дверца колымаги, Семён Иванович увидел невесту. Среди встречающих произошло немое замешательство: невеста-то раскрывкой!

Первым шагнул из возка на землю сам князь. Ещё не разглядев его лица, Семён Иванович со смятением заподозрил, что это не Фёдор Святославич, а когда тот поднял голову, все удивлённо ахнули: перед ними стоял со смущённой улыбкой холмский князь Всеволод.

— Бью челом, великий князь. — Всеволод почтительно склонился, коснувшись правой рукой земли. — Прости, что без упреждения нагрянули. Всей почти семьёй мы к тебе. Вот сестра моя Марья, вот матушка...

Седая и присугорбленная вышла из возка княгиня Анастасия, вдова убитого в Орде Александра Тверского. Никогда прежде не видал Иван старшего брата таким растерянным. Ястребиные глаза его забегали, Семён Иванович и слов не находил, только ерошил рудые волосы.

— Вы чего, с добром иль с худом?

— Со своим худом к тебе за добром, — с долей подобострастия сказал Всеволод. — Аль прогонишь, великий князь?

Семён, не отвечая, приосанился, потому что из открытой дверцы показалась Мария, тревожно и с любопытством взглядывая узкими, как листья ивы, зеленоватыми глазами. На высоком выпуклом лбу её лежали в беспорядке густые короткие пряди.

— Что ты? Не всякий нежданный гость хуже татарина. Иные даже очень желанны!

Иван с Андреем переглянулись мимолётно. И голоса они такого у Сёмки не слыхивали, густого да сладкого, аки патока. Андрей простодушно заулыбался во весь рот.

— Милости просим, с дороги да с устатку первое дело поснедать, — с мягким достоинством выпевал Семён Иванович, Непроизвольно и быстро обласкивая взглядом княжну Марью.

— Сластолюбец у нас Сёмка, — шепнул Андрей, закрывая рот ладонью, чтоб не рассмеяться.

Всеволод было заколебался, но Анастасия решительно возразила:

— До снеди ли, князь! С горем большим мы к тебе.

По годам она годилась Семёну Ивановичу в матери, но была тонка и легка, как и дочь её Марья.

Прошли в думную палату, просторную, с широкими лавками, укрытыми ордынскими коврами. Всеволод и московские братья-князья сели возле столешницы, мать с дочерью примостились у дверей. Семён Иванович на правах хозяина проследил, всем ли гоже.

Марья села на краешек лавки, и на неё пали через слюдяные стекла лучи заходящего солнца. Фландрский бархат её платья лежал глубокими тёмно-синими складками, а ярко освещённые плечи и грудь виделись небесно-голубыми. Переливчатость и изменчивость бархата казались столь дивными, что хотелось даже подойти поближе, чтобы рассмотреть платье, а то и рукой коснуться.