Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2

— Не с твоего ли ведома?

Вельяминов хотел что-то ответить, взгляды их на миг один встретились и разошлись. Оба поняли, не требуется больше слов.

Вельяминов ушёл нетвёрдой походкой, не затворив за собой дверь.

Утром Ивану Ивановичу доложили, что Василий Васильевич, отец его и тесть Михаил, Лопасню сдавший, со всеми чадами и домочадцами поспешно и крадучись отъехали в Рязань к молодому своевольному князю Олегу.

И вот наступила другая пора, когда оба ощутили свою жизнь изменившейся и зыбкой. Не говорили вслух, сколь многое разделало их, но про себя знали: исчезли между ними задушевность, доверчивость, открытость.

Иван не надеялся и не желал что-то переменить, вернуть. Хотелось только выйти из круга жениной подозрительности и собственной лжи, который сжимал его всё теснее. Хотелось стряхнуть, стереть память о происшедшем. Но кому это удавалось? Которые же говорили, что смогли, притворялись. Всё, что бывает с человеком, становится частью его, и тем он переменяется. Говорят, время переменяет нас. Но в чём переменяет-то? Не в том же, что кудри поредели и два зуба выпали! Тут другое. Глубокая и тайная печаль входит в душу, перестаёшь чем бы то ни было дорожить, отвязываешься от жизни.

Поначалу холодно, даже страшно, но — привыкаешь. И самое главное, уже не зовёшь никого на помощь. Да и нужды в этом не испытываешь.

Незаметно Шура стала совсем чужой. Не стало шуток и ласк, не радовались больше вместе на детей, не делились заботами. Она не показывала оскорблённости за родню, не спрашивала о причинах охлаждения, как бы и не замечала его больше. И что думала, о чём переживала его некогда солнечно-улыбчивая супруга, Ивану было неведомо. Их совместные ночи стали редкими и короткими. Однажды, когда он пришёл в опочивальню, Шура, раньше стыдливая и ласковая, вдруг спросила насмешливо и не дрогнув:

— Сегодня моя, что ль, очередь?

Он промолчал, расталкивая её ноги, уминая неотзывчивое тело.

Она сказала:

— Чем разнится для тебя одна женщина от другой? — Она видела в полусвете лампадки его выражение заносчивое, самолюбивое и недоброе и закрыла на это время глаза, чтоб не видеть, а после всего сказала просто, как очень обыкновенное: — Ты ведь ни одну не приголубил раньше, чем испробовал её.

— Как это? Не тебя ли я миловал-нежил допрежь того, как печать твою девственную разорить?

Она помолчала. Они ещё были одно, ещё не разнимали рук, ещё было единым их неуспокоившееся дыхание. А потом Шура сказала:

— Если брак всегда такой, то лучше бы мне не быть в супружестве.

— Не нравится мужатницей быть? Иди в монастырь, заодно и мои грехи отмолишь, — холодно сказал он, выпуская её, но ещё оставаясь в постели. — Что ты меня всё коришь? Что я сделал?

— Не тебя, но грех осуждаю, тобой совершённый.

— Какой грех? О чём ты? Тебе ли говорить, тебе ли с грехом бороться? Он сильнее всех.

— Не всех, — тихо возразила жена. — Только ты так думаешь.

— Значит, я хуже всех? — В голосе его была готовность к ссоре.

Но Шура осталась тихой:

— Перед Богом-то как ответишь?

— Как-нибудь. Попрошу прощения. О чём мы говорим с тобой, не понимаю.

— И там надеешься наврать?

— Соврёшь — не помрёшь, да впредь не поверят.

Он ещё хотел бы свести всё на шутку, но голос Шуры вдруг зазвенел презрением:

— Иногда я думаю, ты в Бога-то вовсе и не веруешь.

— Да пошла ты от меня! — вскипел Иван. — Думает она!

Она встала и пошла, мотая по спине толстыми косами. Он остался лежать, постылый сам себе, ощущая ненависть ко всему и ко всем. Тяжко и мрачно ворочались его мысли... Из чего сложена жизнь наша княжеская? Из походов? Я бывал, но никого не победил и не убил. Славы не сыскал. Из пиров? Чревобесию не подвержен. Ладить с Ордой? Всё за меня сделал Алексий. Новгородцы меня не любят и не боятся. Князь рязанский клыки кажет, Лопасню сожрал. Хвоста я не отстоял и не уберёг. Вельяминовы убыли в обиде и, наверное, отмщение лелеют... Я всем желал добра, всем — примирения, всем — справедливости без утеснения. Но сам я умел только подчиняться. Жён своих я не сделал счастливыми. Я много лгал и был груб с ними, как смерд. Я не имел ни одного друга. Брат Андрей? Но он покинул меня так рано. Я почитал Феогноста, желал наставлений его. Он был ко мне равнодушен: ведь я второй сын, не наследник престола. Зачем я и что значу? Я не трус, не ленив, не глуп — я думаю так о себе, только когда в отчаянии. Но почему я ничего не могу? Даже Шура мне какими-то грехами в глаза тычет. Ну, её ещё можно понять — Вельяминиха. А может, она с братом и батюшкой своим заодно? В открытую побоится. Но — исподтишка?.. Эх, Алексей Петрович, какая потеря! Ну, кто тебя?.. Поймать бы да головою в ведро с сецью вонючей, пока не захлебнётся.

Иван уткнулся лицом в подголовье, ещё пахнущее волосами жены.

Нет, теперь всё будет по-другому. Ветхое мимо отходит, и всё обновляется. Вельяминовы со своими сторонниками бежали — и ладно! Тысяцким Ваське никогда не бывать. Всё переиначу, что Семён исделал. Имения Марьины будут на мне, на моих детях, перед Хвостом я чист, всё, что Семён у него отнял, я Алексею Петровичу и сыну его вернул. Перед Сараем заискивать не стану, как Гордый наш поступал. Он перед Феогностом дерзости оказывал и волю свою заявлял — я же митрополиту Алексию старшего сына доверю, пусть наставником его будет и водителем во всех княжеских делах, если меня Бог допрежь призовёт. Что же касаемо тверских дел, там сейчас Всеволод с дяденькой своим схватился, с Василием Кашинским, на суд митрополичий зовёт его во Владимир. Знамо, почему во Владимир. Кафедра митрополичья в Москве, а он — во Владимир. Это Всеволод показывает, что не хочет Москву признавать. Что пускай владыка едет во Владимир, а суд будет таков, как мы с ним соопча обговорим. Сторону Васеньки Кашинского будем держать. Всё-таки когда-то мне хотелось с ним подружиться и в разбойники вместе податься.

Улыбка тронула губы Ивана. Он сомкнул веки и некоторое время разглядывал двух отроков на конях, даже свою комоницу серую вспомнил. Вспомнил покойного Константина Михайловича, его тревожные, с оглядкой, рассказы про Васеньку, сидевшего в Кашине, пока татары резали тверских князей. Константин Всеволода теснил, ну и мы с Васенькой его будем утеснять. Вишь, истому велику ему дядя учинил, пограбил его. К Семёну бегал защиты от Константина искать, а ко мне не припожаловал. Гляди, как бы и Холм-то у тебя не отняли! Марью тверскую всё к себе кличет, гонцов к ней шлёт. Зачем? Имениев её ищет? Ha-ко тебе! Сам уступил дяде стол тверской, так нечего стонать, что Василий Михайлович тяготами дани оскорбляет. Что отдано, то отдано, не тесто в квашне, чтоб колыхаться туда-сюда. Он после суда митрополичьего, конечно, к татарам дёрнет, управы на дядю искать и обратно его скидывать. Митрополичий суд — что? Поговорят и разъедутся. А как отправится к хану, прикажу наместникам моим не пропущать его по московским дорогам. Нетрог рыщет, зайцу подобно.