Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Князь сошел вниз, едва часомер на угловой башне пробил время вечерней трапезы. Любопытно бы знать, какие обеты хан загодя дает шестнадцатилетнему Василию и его боярам. То, что в Литве сейчас властвует не Васильев дед Витовт, а Юрьев друг Свидригайло, позволяло надеяться: вряд ли великий хан, окруженный недругами, захочет видеть на московском столе беспомощного юнца, а не умудренного жизнью мужа.

Княгиня вечеряла молча, погруженная в невеселые думы.

— Что так ненастна, любовь моя? — обратился к ней князь.

Анастасия молвила тихо:

— Не переживу неудачи.

Юрий Дмитрич сказал:

— Видел, как ты молилась. Я в свою очередь хочу обрести несокрушимую твердость в молитве. Завтра отправлюсь в Сторожевскую обитель. Припаду к мощам старца Саввы. Пусть благословит, пусть наставит.

Княгиня кивнула в знак одобрения.

За ночь князь не отдохнул, а промучился в своей постели. Пожалел, что не пошел спать к жене: от нее исходят благотворные токи, погружающие в сладкое небытие. Не помнишь сна, встаешь, как заново родившийся. А тут, предоставленный самому себе, погрязаешь в дурных предчувствиях, в скверных мыслях. Если и забываешься, попадаешь в такую катавасию, что вскакиваешь с криком. То тебя бьют, то низвергают в бездну, то оставляют в тесном загоне с рыкающим диким зверем. Ивашке Светёнышу, почивающему в Передней, дурные вскрики князя всю ночь испортили.

Утром, уже сидя в седле, окруженный охраной Юрий Дмитрич по пути в свой Звенигородский удел тряс тяжелой головой, не замечая осенних лесных красот. Листья казались не золотыми, а ржавыми, небо блеклым, солнце тусклым. На стоянках, даже в справных избах, мерещился гадкий запах. Еда была невкусна, питье не гасило жажды.

В Звенигороде посетил могилу бывшего дядьки Бориса. Раскрошил береженое еще со Христова дня яйцо, возжег у деревянного креста свечку. Не успел отойти, крошки склевали птицы, свеча погасла. Ветрено было на кладбище. Кроны вётел в немой укоризне покачивались, будто бы желая укорить: эх, князь!

Звенигородский княжий терем без Настасьюшки был неуютен и пуст, как во время ее поездки в Москву для обманной встречи с покойным родителем-грешником. Юрий Дмитрич поспешил на гору Сторожу.

Он еще не видел обители без игумена Саввы. Получив горькую весть о кончине старца, не решился покинуть Галич, побоялся: перехватят в пути. Скорбел у себя в Крестовой, отбивая тысячу земных поклонов вместе с княгиней. Теперь удивленные очи его узрели не юную обитель, а возмужавший монастырь. Знал: деятельный игумен при жизни успел воздвигнуть белокаменный собор Рождества Богородицы. Слышал: сторожевский храм послужил образцом Троицкого собора Сергиевой Лавры. А все же воспринял увиденное величие, как неожиданное, неведомое.

По длительном осмотре подошел к паперти, где, как указал новый настоятель, установлена плита над могилой преподобного Саввы. Приник в земном поклоне к гладкому, холодному камню. Вслушался в себя: не подаст ли бывший духовник мысли, как поступить, как быть. Нет, кроме творимых самим молитв, ничего не услышал.

Посетил колодец под горой, собственноручно вырытый старцем, испил чистейшей, не земного, а райского вкуса, воды. Она утолила жажду, но не печаль в мыслях. Пешим прошел за версту от обители, спустился в овраг, где игумен Савва выкопал себе пещерную келью для безмолвных подвигов. Все здесь осталось, как при нем: утлое дощатое ложе, аналой с книгой, монастырского письма икона Спасителя без оклада, много недогоревшая свеча в самодельном березовом поставце. Некоторое время князь оставался в келье один, однако же вышел без ощущения, что благословлен старцем на трудный подвиг.

Отстояв службу, прощаясь с иноками и новым игуменом, услышал:

— Огорчительная весть, княже, только что пришла из Москвы.

— Ш-што? — дрогнул Юрий Дмитрич: не имеет ли это к нему касательства.

Монахи, не ожидая княжего страха, переглянулись. Игумен поспешил с сообщением:

— В Чудовом монастыре, в церкви, построенной за одно лето более полувека назад, во время литургии верх от ветхости обвалился. Однако бывшие в алтаре священники остались все невредимы.

Князь вспомнил сообщение незабвенной мамки своей Домникеи о рухнувшей церкви в Коломне. Это случилось накануне Донского побоища. Он трижды осенился крестом:

— Все невредимы, слава те Господи!

Обратный путь в Галич прошел быстрее, чем в Звенигород. Без внешнего мрачного созерцания, без внутреннего тягостного непокоя. С мысленными молитвами. С воспоминаниями о преподобном Савве, который трудился не покладая рук, клал силы не для себя, только для Бога и для людей.

Галич встретил мрачного князя утренней зарей. Пол неба озолотилось, готовя солнечное восшествие. И вот брызнули лучи, ослепили, пригрели. Состояние духа сразу улучшилось. А тут еще и встречающая Настасьюшка прильнула к мужней груди:

— Сон добрый привиделся нынешней ночью: будто украшаю главу цветами, а поверх надеваю венец с дорогими каменьями. Это предвещает, что все наши дела окончатся счастливо, благополучно.

Юрий Дмитрич прикоснулся к душистому челу жены:

— Дай Господь!

Окончательно же сорвало с его смятенной души пелену ненастья сообщение Чешка и Морозова. Оба прибыли за полдень, когда князь, отпаренный в бане, накормленный по-домашнему, вкушал послеобеденный сон. Светёныш разбудил господина, провел бояр в его покои. На вопрос князя Чешко первым обрадовал:

— Приняли нас спокойно и отпустили без обид. Юнец-племянник ломким голоском сам предложил тебе ехать к царю Махмету, будто ты прежде не предлагал того же.

Морозов вставил:

— Назначили встретиться у дорогамина [95] Дорогамин — правительственный чиновник Золотой Орды, иначе баскак. московского Мин-Булата, в его улусе. Далее продолжать путь вместе в Большие Сараи.

Юрий Дмитрич вновь помрачнел:

— С московским баскаком Булатом у меня дружбы нет. Дружен он с мальчишкой Василием — водой не разлить. А где его улус?

— По Камаринской дороге [96] Камаринской называлась дорога, ведущая из Москвы в Золотую Орду. , у границы Московского княжества, — пояснил Морозов.

Чешко ободрил:

— Дружбу отольешь в серебре. Мы твоим именем одолжились изрядно у купца Весякова, что имеет двор рядом с Богоявленским монастырем в Китай-городе.

При таком важном известии у князя окончательно отлегло от сердца.

Немедленно начались сборы в путь-дорогу. Юрий Дмитрич занимался подбором стражи, коней и оружия. Все нужно проверить самому. Конечно, оружничим Асай Карачурин, боярином-советником — Морозов. Поедет и молодой дьяк Федор Дубенской. А сыновья… Ах, сыновья! Трое сыновей и — ни одного рядом. Старшие так и не прибыли из Москвы. Младший — в Галиче со своими книгами. Посмотрел на него отец и махнул рукой, лишний раз поскорбев о Борисе Галицком. Его брат Федор в своем любимом Звенигороде, да и не чета он Борису.