Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Юрий быстрей ускакал вперед, чтоб в селе Угожа, в Старостиной избе, дожидаться для неприятного разговора дядю Владимира.

Высокому гостю поднесли квасу. С устатку одним духом выпил полжбана и, раздраженный недавно виденным, попенял челядинцу:

— У вашего хозяина два кваса: один, как вода, другой пожиже.

Растерянный слуга робко пробормотал:

— Добрый квас.

Князь, отдохнув, вышел на крыльцо. Смотрел, как Асай привязывает овсяную торбу к морде Сайгака.

В распахнутые ворота въехал Владимир Храбрый.

— Что ж ты, дядюшка, про полонянников не поставил меня в известность? — встретил старика Юрий.

Серпуховской прошел в избу, сел за стол и, откашлявшись, произнес:

— Это не полонянники, а преступники. Тебя не решился ими вводить в уныние, ибо и так ты черен лицом после усмирения новоторжской смуты.

У Юрия отлегла досада, однако же он сказал:

— Государь-братец не чернеет лицом, давая указы, жесточе некуда.

— Жесточе некуда? — эхом повторил Храбрый. И печально пробормотал: — Нет предела жестокости.

Племянник не преминул упрекнуть:

— Мог бы не брать Сорокоума Копыту. Особенный человек!

Дядя возразил:

— Единственный, кто суда достоин. Срам-воевода: в лицо — мир, в спину — нож! По его слову убит наместник. За его вину — беда многим.

Юрию нечего было возразить, ибо, усмиряя Торжок, не участвовал в розыске.

Повечеряли. На ночь были приглашены в среднюю горницу. Там ждали уставших перины пуховые.

— О-о-о! — вытянулся под покровом разоблачившийся Юрий.

Владимир Андреевич долго ворочался. В конце концов обратился к племяннику:

— Я ведь, Юря, давеча не все смерти тебе назвал. Вместе поскорбели о тех, кого знаешь. Теперь же скорблю о своем знакомце, о коем не ведаешь.

— О ком таком? — сонно спросил Юрий.

— Перед нашим отбытием, — начал Храбрый, — приходили ко мне два посланца из Новгорода. Искали мирное докончание с твоим братом. Ни на чем не сошлись. Потому и не беспокоил тебя пустым делом.

— Странные, упрямые люди: что возьмут себе в голову, от того их не отведешь никак.

— Посол Сильвестр Шибалкинич прозвищем Секира меня известил: блаженный Никола Кочанов окончил земное поприще!

— Умер юродивый. Что тебе до него?

Дядюшка, видимо, хотел выговориться:

— Никола — из почетной семьи. Рано снискал уважение среди вельмож и народа. Однако, желая избежать славы, принял на себя подвиг юродства. Подобно безумному, скитался по улицам, терпеливо сносил ругательства, а иногда и побои. Впрочем, всегда был на Софийской стороне, не переходил по Великому мосту через Волхов на Торговую. Оттуда гнал его другой юрод, Федор: «Не ходи ко мне, живи у себя!» Оба показывали вид непримиримой вражды, обличая постоянную распрю двух новгородских частей. Однажды Никола, гонимый Федором, перебежал Волхов, как по суше, кидая в противника капустными кочанами. Оттого и прозвали Кочановым.

— Что-то слышал, — вспомнил Юрий, — когда был у волхва Мины Гробова.

— В Новгороде невозможно о Николе не слышать, — заметил Серпуховской. — Посадник рассказывал, как пригласил на пир вящих людей, позвал и блаженного. А тот был побит, прогнан слугами. Гости пришли, — в погребах ни капли вина, бочки с медом пусты. Тут-то хозяин велел отыскать юродивого. Едва подвижник взошел, послали за напитками в погреб. А там все полно, как прежде… И вот нежданно-негаданно узнаю: нет Николы!

— Душа его во благих водворится, — еле проговорил усталый Юрий.

Вдруг дядюшка шумно зашептал:

— При последней встрече блаженный открыл мне тайну: жить буду еще осьмнадцать лет.

— Не верь. Больше проживешь. Ты, как дуб!

— Не сие главное, — прервал Храбрый. — Ни о чем я не спрашивал юрода. Сам надумал открыть, провидец. Напоследок изрек страшное, достойное размышлений.

— Что? — невольно вздрогнул Юрий.

— Таковы слова говорил Никола: «Ты помрешь в дружбе с племянником. Твой племянник с племянником — во вражде. Вражда вынет очи, стравит яства…» Слышишь меня, Юря?

Князь молчал. К своему страху лишился речи. Хотел высказать суровое несогласие и не мог. Дядюшка счел, что он спит, и сам задремал. Слишком тяжелый день был у него за плечами.

Юрий слушал богатырский храп Храброго и размышлял. Он понял, какого племянника имел в виду юрод Никола, когда говорил о грядущей страшной вражде. Не у Василия, лишь у него, Юрия, может случиться пря с тем племянником, коего еще нет на свете. И возникал перед мысленным взором белый поток бороды волхва Мины Гробова, слышался его гулкий голос: «Родит тебе трех сынов… первый будет ослеплен, второй отравлен, третий умрет невесть от чего».

Юрий не просто заснул, — замер, как убитый этими предсказаниями.

Солнечный день уничтожил ночные страхи. Дал светлые мысли, бодрое настроение. Пришли на ум наказы Семена Морозова. Книжной мудрости, рассудительный человек, он всегда убеждал не верить прозрениям, ибо, чтобы предвидеть событие, нужно знать целый ряд других обстоятельств, порой до удивления случайных, благодаря коим произойдет предреченное. Морозов не предрекал, лишь предостерегал от чего-либо. Допустим, не делай худа: из худого не вызревает доброе.

Эти мысли — плод долгого пути в седле — Юрий в Волоке Ламском высказал дядюшке. Владимир Андреевич был хмур и неразговорчив. За ужином едва вкусил пряженые [50] Пряженые — жаренные в масле. пироги с сельдью да с сигами, переложенные блинцами. На разглагольствования племянника ответил словами подблюдной песни:

— Кому вынется, тому сбудется.

Юрьево легкодумие было вспугнуто криками за окном:

— На-а-а-ддай шагу!.. Пшел! Пшел!

Новоторжские полонянники, нет, преступники. Шествуют на государев суд.

Юрий встал, растворил раму, высунулся, несмотря на охвативший хлесткий холод…

Среди гонимых увидел Сорокоума Копыту. Он уже не был выше товарищей. Платье — обноски, непокрытая голова упала на грудь, пожухлые усы свесились…

Князь поспешил перевести взор на других.

— Скольким предстоит путь обратно? Не все же семьдесят виноваты! — вслух подумал он.

Дядя промолчал.

В Москву въехали поутру, отдохнув в селе Дубосеково. У Сретенских ворот аргамак Владимира Храброго споткнулся на новом мосту через ров, коим еще с прошлой осени замыслили окружить Белокаменную. Копали шириной в сажень, глубиной в рост человека. Начали от Кучкова поля, кончили у Москвы-реки. Много убытка людям учинилось от того рва, ибо пролагался он через дворы, приходилось разметывать терема и дома на его пути. Юрий спросил дядюшку, кто из молодых бояр, из двух Иванов, Всеволож или Кошка, подали мысль великому князю об этаком укреплении столицы. Владимир Андреевич не ответил.

Расстались на Великокняжеской площади у соборов. Дядя отправился в златоверхий терем, племянник — в свой дом, что на горе у Водяных ворот. Здесь была усадьба ему пожалована по возвращенье из Нижнего. Давно мечталось о своем, отдельном жилище. Василий понял брата: должна же быть у второго по старшинству князя московского собственная хоромина в Каменном городе.