Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

— Чем затревожился, боярин Семен? — спросил Юрий, перемещаясь подалее от окна на широкую лавку.

Только что рассуждали о нововведении государевом: отсчитывать новый год не с первого дня марта, а с сентября.

— Говорю об одном, мыслю о другом, — водворив локоть на край стола, подпер голову рукой Морозов. — Темир-Аксак заботит своими передвижениями.

— Радовался бы! — ответил князь. — Сей грозный завоеватель не добил кровопийцу нашего Тохтамыша, бежавшего из Азии. Так вместо того, чтобы сидеть тихо, ордынский царь сызнова вздумал мериться силами с победителем: с новым войском двинулся на юг. Теперь, разбитый на реке Тереке в пух и прах, убежал к булгарам. Стало быть, нам можно перестать бояться. Двухвековая мечта о свержении ига становится ощутимой явью.

Семен Федорович покачал головой.

— Рано шапки подбрасывать. Темир-Аксак достиг Дона. Неведомо, куда двинет силу, на север и на юг.

— Конечно же — на богатый юг! Не на бедный же север.

— Твое бы слово — хоть на божницу!

Юрий смущенно откашлялся, попросил:

— Ты вот что мне растолкуй. Все время слышу: Темир-Аксак! Знаю: азиатский владыка-завоеватель. Откуда взялся, не просветишь?

Морозов изъяснил кратко и памятно, как делал это всегда:

— Сын небогатого азиатского князька. Хромой от рождения. Начал свое поприще мелким грабежом и разбоями. Однако четверть века назад владел уже землями от Хвалынского моря [55] Хвалынским морем называли Каспийское. до Китая. На тридцать пятом году жизни стал царем великой державы с титулом Сагеб-Керема или владыки мира. Сел в золотом венце на престоле Чингисханова сына, опоясался великоханским кушаком, украсился драгоценностями. Эмиры стояли перед ним на коленях. Еще недавно не имел ничего, кроме тощего коня и дряхлого верблюда, и вот уже владел двадцатью шестью странами в трех частях мира. Война следовала за войной и каждая была завоеванием. Багдад, столица великих халифов, покорился ему. Вся Азия признала его своим повелителем.

— Родятся же подобные исполины! — воскликнул Юрий.

— Безжалостно убивающие миллионы, ненасытные истреблением, — дополнил Морозов, — разрушающие общества ради основания новых, ничем не лучших.

— Таинственная воля Всевышнего?

Боярин сам пытался уразуметь:

— Внутреннее беспокойство духа. Стремятся от трудного к труднейшему. Готовы загубить все, чтобы называться великими.

Князь попробовал четче выразить мысль:

— Умопомрачительное пристрастие к величию?

Семен Федорыч подтвердил примером:

— Он сказал вот что своим эмирам: «Друзья и сподвижники! Имя мое ужаснуло вселенную. Движением перста потрясаю землю. Счастье благоприятствует мне, зовет к новым победам. Сокрушу все, что дерзнет противиться!» Он пошел дорогой македонского героя в страну, которую история назвала колыбелью человечества [56] Речь идет об Индии. , куда искони стремились завоеватели, страну, менее других известную летописцам. Истребив племя огнепоклонников, стал у скалы, имеющей вид телицы, извергающей из недр своих великую реку Ганг. Его полководцы изумились цепям дивных гор, глубоким, бурным потокам, жгучим пустыням, огромным слонам, мириадам неустрашимых воинов.

— И победил? — не хотел верить Юрий.

— С победой вернулся унять султана турецкого, — склонил голову Семен Федорыч. — Вот что написал Баязету [57] Баязет Второй , султан турецкий из династии Османов. : «Знай, мое войско покрывает землю от моря до моря. Цари мне служат телохранителями. Я играю судьбой и счастьем. А ты кто, муравей туркоманский? Дерзнешь ли восстать на слона? Если робкие европейцы бежали перед тобой, славь Магомета, а не храбрость свою. Не выступай из разумных пределов, или погибнешь!»

— И что ж Баязет? — любопытствовал князь.

Боярин сказал усмешливо:

— Ответствовал гордо. Но был пленен. Темир-Аксак унизил его подарками и словами о тленности мирского величия.

— Однако, — встал с лавки Юрий, — такая воинская жизнь весьма утомительна.

Боярин тоже поднялся:

— Великим доступен великий отдых. В столице своей Самарканде он строит и украшает мечети, разводит сады, соединяет каналами реки близ новых, возведенных им городов, одаривает подданных милостыней. Этим как бы искупает свои разрушения, пирамиды голов человеческих.

— Да, — вздохнул Юрий, — ты живо изобразил не просто страшного, а чудовищного врага.

— Дай Бог, чтоб сие чудовище оказалось для нас лишь призраком, — сказал, прощаясь, Морозов.

Остаток дня для Юрия прошел в мрачных раздумьях.

Ночью дворский Матюша Зарян осторожно дотронулся до плеча спящего господина.

— А? — воспрянул от сна князь.

— Потребна воля твоя, Юрий Дмитрич. Асайка Карачурин, оружничий, просит безотлагательно выслушать его.

— Пусть войдет, — взял кафтан с лавки князь и стал облачаться.

Вошел в халате Асай, поклонился земно.

— Прости, Гюргибек! Важная новость.

— Ну?

— Жил в Орде, дружбу водил в Орде, — быстро залопотал татарин. — Был у меня друг Каверга: воин Мамаев темника Хазибея. Делили кумыс от одной кобылы. Теперь он в гору пошел: сотник Темир-Аксака! Тьмы тысяч Сагеб-Керема, что стали на реке Дон, не пошли назад. Двинулись двумя частями на Русь. Одна половина по левому берегу, другая — по правому. Каверга понял: быть Москве под ножом! Мне, крещеному, — в первую голову. Вот и решил спасти. Бежал, пять коней загнал. Сейчас снова назад уйдет. Как не уведомить твою милость?

Юрий встал. Голова раскалывалась противоречивыми мыслями.

— Ты вот что, Асай. Где твой друг?

— В сенях, Гюргибек.

— Зови челядь, что не дали уйти.

Оружничий помотал башкой:

— Убей, не могу.

— Клянусь, спасу твоего приятеля, — перекрестился князь. — Худа ему не будет.

Асай кивнул и исчез. Стало быть, поверил. Юрий прошел в сени. В колеблющемся сиянье свечи увидел молодого богатыря, каких не помнил среди ордынцев: рост — под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява, стеганый архалук с чужого плеча — по пояс.

— Здрав будь, Каверга, — начал Юрий. — Я князь.

Сотник склонился поясно. Однако молчал.

— Не понимаешь по-нашему, — догадался Юрий. — Хотел тебе объяснить: схоронись у меня. Наши поймают — пытка. Свои дознаются — опять пытка и смерть. Мой слуга — твой друг, стало быть, я не выдам. Выживем вместе, погибнем, — как Бог даст. Сейчас Асай растолкует.

Каверга густым басом произнес:

— Не надо.

— Чуть не чище меня говоришь по-русски? — насторожился Юрий.

Сотник Темир-Аксака осклабился:

— Я три года у вас посольничал на Ордынском дворе. Тебя знаю, брата твоего, великого князя, знаю. Вот стою, думаю. Видно, ты прав: сделано мною доброе дело, теперь лучше не показываться ни вашим, ни нашим.