Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Один, казалось, совсем один на всем белом свете он несется в необъятном просторе. Да нет. На этом свете появился ему соперник, второй Василий. Он, как и первый, Юрия старше. Однако первый взял старшинство по дедине, а второй хочет взять по новизне. Отец, да, это он ввел новый порядок наследования великокняжеского стола. Как не согласиться с отцом? Как перечить старшему брату, когда потребует подписать грамоту о признании племянника будущим государем. Не воображаемого, которого нет, а живущего, сучащего ножками, оглушающего великокняжеским ревом. Не ехать! Выждать! Отсидеться в Хлынове? Или лучше впрямую, раз и навсегда, несмотря ни на что…

Любопытно: наместник великокняжеский в Новгороде, самый младший брат Константин, — крепкий орешек для старшего Василия, вернулся ли он из почетной ссылки? Подпишет ли грамоту?

Он-то упрямствует не из личной выгоды. Был и останется самым младшим. У него убеждения твердые: верность старым укладам! Пусть высшая власть дается по дедине, чтобы воля отца не перечила воле прадедов. Вот какой Константин!

Думы отвлекли Юрия. Перестал понуждать коня, скачка перешла в рысь…

Вот уже едет шагом. Увидел в конце просеки всадников, окружавших карету. Один вырвался, помчался навстречу князю.

— Плохо ездишь, Гюргибек! Почему один? Настасья-хатун жива-здорова. Гляди веселей! — раздался голос Асая.

Все это он кричал, пока не приблизился. Юрий подъехал к карете, поздравствовался с начальником охраны. Нетерпеливо распахнул дверцу. Сразу увидел Анастасиюшку, красивую и величественную. С ней рядом Акулина Никитична, улыбающаяся, намного помолодевшая.

— Я здорова, князь Юрий! — похвалилась она.

Княгиня подала руку, деловито заговорила:

— Поводной конь с тобой… это для меня? Помоги сойти, подсади в седло. Не надо, Асай, хочу, чтобы князь…

Поехали рядом вперед. Наконец-то Юрий снова слышал ее сочный, певучий голос! Сначала — слова обязательные: каково самочувствие? Не утомил ли далекий путь? А как дома, все ли живы-здоровы? Навещал ли Левонтий? Не подавал ли вестей Борис Галицкий? Дальнейшие речи задержались на мелочах: у Вассы гнойный нарыв вскочил на шее, просквозило в пути; где-то на стоянке затерялось ожерелье из бисера, нитка оборвалась; из охраны двадцатилетний хлыновец утонул при переправе на Вычегде, оскользнулся, не преуспели спасти.

— Излечил ли волхв Пама твою подружку? — наконец спросил князь.

— Акулина воскресла, — обрадовалась Анастасия. — Былых неприятностей — ни в одном глазу! Туда ехали — по обмиранию на день, назад возвращались — ни одного.

— Так что ж ты, как будто невесела? — удивился князь. — На радостях едешь, как с похорон?

Княгиня молчала, лишь натянула повод коня. Поехали тихо. Стража с каретой постепенно обтекли их, обогнали. Позади остался один Асай, державшийся на некотором расстоянии. Князь продолжал вопросительно смотреть на жену. Наконец она обратила к нему страдальческий взор, столь жалобный, что захотелось тут же обнять, прижать к груди, успокоить. Она произнесла два слова:

— Золотая баба!

Князь вовсе остановился:

— Что, что?

Княгиня стала описывать, как бы сызнова видя нечто ужасное:

— Большой каменный болван, обвитый тонкой тканью. Из-золоченный. Это старуха с двумя детьми. Младенца держит на руках, другой, поболее, стоит подле. Суеверные люди в честь нее убивают лучших оленей, едят их сырые кишки и мясо.

— Дикари! — возмутился князь.

— Нет, — возразила Анастасия. — Просто в тех дальних местах такая жизнь. В тамошних селах — дикие козы, лисицы, куницы, зайцы и иные звери, кожи которых на одежды человеческие пригодны.

— Ну да, да, воистину так, — согласился Юрий Дмитрич. — При чем тут Золотая баба?

— Она исцелила Акулину, — пояснила княгиня.

— Неважно, кто ее вылечил, — начал серчать князь. — Важно, что ты теперь не в своей тарелке из-за какого-то болвана.

— Золотая баба осведомляет о тайнах судьбы, — продолжала пояснять Анастасия. — И я не утерпела, спросила…

— О чем? — перебил Юрий.

— О ком, — поправила супруга. — О нас с тобой. И о наших детях. — Помедлила, потом рассказала: — Жрец Пама мазал ей кровью рот и глаза. Старуха отвечала мне, а в это время близ священного места, в горах, раздавался звук, похожий на трубный.

— Эко! — взмахнул рукой князь. — Уловки волхва! Вранье, да и только! Не ждал от тебя, — как дитя несмышленое. А звук… мог быть от искусственных орудий, или, говорят, в гористых местах бывает от естественных подземных потоков и ветра.

Княгиня опять замолчала. Тронулись дальше в путь. Встревоженный князь, наконец, спросил:

— Так что же тебе поведала Золотая баба?

При этом он деланно засмеялся, однако тут же оборвал смех, услышав ее ответ:

— Про меня изрекла: слишком долго не проживу. Про тебя — станешь великим князем. Про детей: старшего Васеньку ослепят, среднего Митеньку отравят, младшенький Митя сам молодым помрет… Ты, — вскрикнула Анастасия, — ты стал белее полотна!

Видимо, уже свыкшаяся со страшным пророчеством, она сейчас испугалась за мужа.

— Я?.. Н-нет, ничего, — соврал князь, отгоняя от себя речи новгородцев: колдуна Мины Гробова, юрода Николы Кочанова. Он решил круто сменить тему, сообщил немаловажную весть, что Софья Витовтовна все-таки разродилась наследником. Роды были очень тяжелые, но теперь у нас есть Василий Второй. Надо спешить в Москву, подписывать грамоту, звать сосунка отцом.

Князь тут же спохватился: он знал, сколь болезненно воспринимает Анастасия его очередь в великокняжеском роду — вторую, всегда вторую. Она спит и видит мужа в золотой шапке. Рождение припозднившегося наследника поставило на таких мечтах, — по новому правилу престолонаследия, — большой крест. Мало было женщине потрясений в языческой глухомани, муж добавил еще!

Хотя, что это? Она смеется. Она понуждает коня и скачет так, что приходится догонять…

Уже в тереме, обнимая супругу, крепко целуя, Юрий спросил:

— Чему обрадовалась? Не Акулина, а ты воскресла! А что причиной? Скажи!

Анастасия отвечала на мужнины поцелуи, хохоча до счастливых слез:

— Вот не скажу. Сам додумай! Ах, свет мой, рассуди: если есть наследник, стало быть, ты никогда… не великий князь! Если так, баба наврала: про тебя ложь, значит, и про меня, про детей. Жить с тобой будем долго и счастливо, радуясь светлым судьбам сыновей, пестуя резвых внуков. Болванка-баба — кусок камня! Жрец Пама — лгун и притворец!

Звенигородские княжеские хоромы — не чета Юрьеву терему в Москве: тесные, старые, пропахшие мертвой, давно минувшей жизнью. Бревна — вдвоем не обхватишь, но такие морщинистые и темные, как лицо отшельника. Местами видны неотмытые следы гари отбушевавших пожаров. Нашествие этих «домашних врагов» на Звенигород приходит не реже, чем на Москву, а пожалуй, и чаще. Закон — не жечь лишних свечей, не топить баню летом, не использовать нескольких печей враз — здесь, в удельной столице, не столь строг, как в Первопрестольной.