Фаина Гримберг - Хей, Осман!

Прохожий протянул руку:

- Покажи свой шёлк.

Эртугрул доверчиво подал ему свёрток. Прохожий спокойно развернул свёрток.

- Стой, не тронь! - успел крикнуть кочевник. Но прохожий снова улыбнулся и сказал приветливо:

- Не тревожься! Видишь, внутри твоего жалованного шелка - грамота на пергаменте. Здесь написано, что тебе дозволяется въезд в наш город как султанскому полководцу. «Эртугрул» - ведь так тебя зовут?

- Да, почтенный человек, я Эртугрул, а это мои люди из моего рода.

- Я вижу, тебе ничего не растолковали эти стражники у ворот! Никакого хана Айдина в Конье нет. «Ханом» мы зовём особый гостевой дом, где остаются на ночлег приезжие. Айдин, сын Баттута, содержит большой хан. Я провожу тебя туда.

Всадники поехали медленно, приноравливаясь к мерным спокойным шагам пешехода. Но далеко ехать не пришлось. Скоро увидели большой дом с дворами и галереями. Прохожий любезно взял на себя устройство Эртугрула и людей Эртугрула; показывал грамоту султана; то разворачивал, то снова сворачивал шёлк... Но всё было устроено. И вот уже сидели на подушках ковровых друг против друга в хорошей комнате Эртугрул и его внезапный покровитель.

- Почтенный человек, ты помог мне, а я не знаю твоего имени, - начал говорить кочевник.

- Моё имя - Мухаммад Джелаледдин [107] ...Джелаледдин... — См. примечание 16. , я - улем, толкователь Корана, нашей священной книги. Ведь и ты правоверный, я догадался.

- А ты не имам, почтенный Джелаледдин?

Собеседник улыбнулся едва-едва, чуть шевельнулись губы. Он явно было моложе Эртугрула, но, конечно же, не мог быть таким наивным, как вождь кочевников.

- Нет, я не имам.

- Это жаль! У нас нет имама, мы сами молимся, как можем.

- У вас, видно, души чистые; ваша молитва дойдёт до Аллаха и без посредничества имамов...

- Ты так думаешь?

-Да.

- Я увидел в Конье много мечетей, все высокие и красивые. Пусть мои люди отдыхают. Поведи меня на молитву в мечеть.

- С охотой и удовольствием исполню твою просьбу!

Эртугрул вдруг быстро приложил ко лбу ладонь, растопырив пальцы; быстро опустил руку и спросил, совсем доверяясь своему новому покровителю:

- А если придёт приглашение из дворца, от султана, да будет мир над ним?

- Хорошо, если оно придёт завтра или через два дня, - серьёзно отвечал Джелаледдин. - Султан занят многими делами, а твой приезд, как я понял, внезапен...

- Султан назвал меня своим сыном, пожаловал мне стяг, барабан боевой и бунчук! Я помог ему в битве...

- Он примет тебя, верь; но и в своей вере надо проявить терпение. Терпение - вот самая важная добродетель...

Эртугрул сосредоточенно наслаждался речью собеседника. Когда-то отец говорил много непонятного, толкуя о законах правой веры; с той поры Эртугрул искренне полагал, что учёные, красные речи и должны быть во многом неясны...

- Я поведу тебя в хорошую старую мечеть...

Они пошли. Вскоре Джелаледдин сказал своему спутнику:

- Ты простая душа, чистая. Ты не любопытствуешь, идёшь к цели пути и думаешь лишь о цели пути.

- А разве иначе возможно?

- Есть на свете люди, которым любопытно, что происходит вокруг них.

- Я мало грешу подобным свойством...

У входа в мечеть Синджари они разулись. Эртугрул оробел. Правоверные слушали проповедника, говорившего с мимбара [108] ...с мимбара... - Это возвышение в мечети; в сущности, кафедра проповедника. . Персидских и арабских слов было так много в его проповеди, что Эртугрул не понимал почти ничего. Джелаледдин искоса глянул на него и раздумал пытаться растолковать проповедь. Кочевник явно наслаждался этими звуками непонятных речей...

«Простая чистая душа, угодная Аллаху!» - подумал Джелаледдин.

Эртугрул молился истово, припадая лбом к циновке. На улице Джелаледдин пригласил его в гости:

- Мой дом здесь поблизости...

Всю дорогу до дома Джелаледдина молчали; один только раз Эртугрул произнёс с горячностью, всё ещё впечатлённый молитвой в мечети:

- Сладкие слова Аллаха, сладкие слова!.. Нет, я буду просить султана, буду просить!..

- О чём же? - осторожно полюбопытствовал Джелаледдин.

- Буду просить, чтобы он прислал на наше становище имамов!..

Тут подошли к воротам дома. Был хороший дом. В комнате для гостей подано было хорошее угощение. Эртугрул просил гостеприимного хозяина говорить о божественном и слушал с восторгом красные глаголания. Знаменитый в дальнейших столетиях Руми (а это - вы догадались, разумеется! - был не кто иной, как он!) говорил ему о своём учении, но увидел, что этот простодушный человек едва ли поймёт его. Тогда стал говорить ему свои стихи. Эртугрул имел хорошую память, запомнил поэтические слова и даже годы спустя повторял их своим сыновьям и говорил при этом повторении:

- Вот, знайте, сыновья, что не одна лишь земная жизнь с её благами, желаниями и жаждой исполнения всех этих желаний существует на свете!..

Спустя ровно три дня прибыло из султанского дворца приглашение с посыльным. Посыльный громко прочитал слова приглашения; так полагалось; и было хорошо, что так полагалось, ведь сам Эртугрул не мог читать...

Ближе к вечеру он надел нарядную одежду, набросил на плечи тот самый красный плащ, подаренный султаном, и поехал во дворец, в сопровождении своих всадников.

Слуги приняли коней, а другие слуги провели Эртугрулу II его спутников в большой зал. Зал весь был сплошь в копрах цветных, разноцветных - и на полу и на стенах — копры! Будто огромная юрта! «Быть может, в обителях Рая - такие юрты!» - подумал кочевник. В подсвечниках, золотых и серебряных, многое множество свечей горело; и было поздним вечером и ночью - совсем светло! Длинные низкие столы были сплошь уставлены лаганами-блюдами и соханами-мисками, и чашами; и тоже была посуда серебряная и золотая. А благоухание яств и напитков такое было, как в тот день, когда Эртугрул угощался в султанской палатке; только много сильнее и гуще, потому что еды и питий было поставлено куда больше! А на особом помосте поставлен был особый стол. И Эртугрул догадался, что за этим столом будут насыщаться султан и ближние люди султана. Вдруг ему захотелось, чтобы и его проводили слуги к этому столу. Но и его самого, и его спешившихся у дворцовых ворот конников, посадили на нижнем конце одного из тех длинных столов.