Фаина Гримберг - Хей, Осман!

- Твой конь поставлен и устроен хорошо в монастырской конюшне. Сейчас Василис проводит тебя к воротам и передаст тебе твоего коня...

«А сильна вера этих христиан! - Осман повёл головой. - Как я мог позабыть о моём коне?! Сильная вера!.. Едва лишь вступил в обитель их Бога, и вот о коне позабыл!.. Сильная вера!..»

- Я видел ваше гостеприимство и не сомневался в том, что вы обиходите моего коня, как надобно! - сказал Осман с достоинством. — А скажи мне на прощание, почтенный отец, много ли христиан в этих землях?

- Скажу тебе, что очень много!

- Что ж! Я обещаю тебе, что те из них, которые не пожелают принять правую веру, будут обретаться под рукою и покровительством румийских-греческих священнослужителей. В государстве моих потомков будут ведать христианской верой греческие священнослужители! Они будут служить во всех храмах, и служить будут на греческом языке; потому что я вижу: греческие священнослужители мудры и хорошо просвещены, и язык ваш хорошо пригоден для песнопений богослужебных!.. [195] ...песнопений богослужебных... — Православные священнослужители в Османской империи были преимущественно греками.

Настоятель простился со своим нежданным гостем и после размышлял долго о его словах; и перед внутренним взором отца Николаоса являлись во множестве греческие священнослужители во всех храмах Малой Азии и Балканского полуострова. Греческие священники господствовали; влияние их превосходило распространённостью и крепостью влияние римского понтифика! И отец Николаос верил искренне и убеждённо: всё это осуществится; всё это сделается повелениями сильных потомков юного воина с перекинутыми на грудь чёрными косами, сына мало кому ведомого вождя кочевников...

Василис проводил гостя к воротам. Отец Николаос успел отдать соответственное распоряжение и у ворот ждал давешний помощник повара, подросток, державший в поводу вычищенного, обихоженного коня...

Осман простился с Василисом:

- Прощай, добрый толмач! Пусть жизнь твоя будет под рукою-покровом твоего Бога!..

- Прощай и ты! Сегодня я говорил на тюркском наречии так долго, как никогда прежде не доводилось мне говорить! И я говорил на твоём языке о море. Кто знает! Быть может, и в этом заключается знамение. Быть может, твой народ, народ пастбищ, сделается на этой земле народом моря?..

- Пусть так и сбудется! - произнёс Осман с невольной убеждённостью. - Прощай!..

И невольно они на миг заключили друг друга в объятия дружеские крепкие. Затем разняли руки, Осман простился и с мальчиком и вскочил на коня... Василис запер за ним ворота...

Уже стемнело. Осман пустил отдохнувшего коня вскачь и вскоре уже был у своих спутников. Но волнение не оставляло его.

- Я не хочу ложиться спать, - сказал он. - Поскитаюсь по окрестностям, а наутро ворочусь к вам. Не тревожьтесь обо мне!..

Стали было спрашивать его, где он был, куда ездил. Но он отвечал уклончиво, что попросту осматривал селение...

- Здесь большая обитель христианских румийских священнослужителей, - сказал Осман. - Она содержится в хорошем порядке и не враждебна тюркам...

- Как могут быть румийцы-иноверцы не враждебны нам? - осмелился возразить предводитель одного десятка воинов.

- А монголы - они твои большие друзья?! - спросил в запальчивости другой удалец. - Разве одно лишь исповедание правой веры может сделать людей нашими друзьями и союзниками?!

- Хорошо, когда твой союзник и друг исповедует правую веру! - сказал Осман. - Но, увы! Не всегда такое возможно. И не всякий исповедующий правую веру становится твоим союзником! Я скажу вам такое: порою союзник иноверный лучше врага, исповедующего правую веру! Иноверный союзник может проникнуться правоверием, а исповедующий правую веру враг - на деле больший иноверец, нежели все иноверцы в мире!..

Все охотно согласились с Османом. Он всегда говорил дружественно, искренне; и вид его был таков, что хотелось соглашаться с ним...

Он снова сел на коня и поехал прочь от лагеря.

Сначала ехал через луг. И всё не мог успокоиться, всё думал о своём гостевании в монастыре... Потом ему пришло в голову, что селения-то он и не видел. И он повернул коня...

Снова проехал к монастырю, миновал большое строение... Селение само было невелико. Дома выстроены были из камня и глины. За оградами каменными, неровно сложенными, лаяли собаки. Но лаяли сонно, лениво. Ночь уже вступила в свои права. Не видно было огней. Уснуло селение. Осман приметил, что оно как бы делится на две части. Одни дома словно бы тянулись к монастырю, теснились вкруг него; а другие - меньшая часть - сплачивались, грудились вкруг иного храмового строения. Оно было совсем простое, деревянное, но по округлой арке Осман узнал мечеть. Совсем рядом прилепилась скромная хижина, в окошке которой Осман увидел свет.

«Здесь живут правоверные! - решил Осман. - Огонь засвечен; стало быть, в этом доме люди не спят. Я постучусь в дверь этого дома. Быть может, там знают, как отыскать имама - служителя при этой мечети. В первый раз в своей жизни я смогу поговорить с имамом! А ведь некогда сказано было моему отцу, что будут и у нас имамы и толкователи Корана!..»

Осман слез с коня и держа его в поводу, приблизился к маленькому дому. Хижина была низкой; и для того, чтобы постучать в окошко, Осману пришлось пригнуться. И если в большие и крепкие ворота монастыря он стучал громко, то в это скромнейшее жилище он не осмеливался учинить громкий стук...

Осман постукивал тихо, прерывисто, костяшками пальцев. Смутно мерцал в жилище бедном огонёк... Заржал конь Османа... Послышались шаги. Голос спросил на тюркском наречии:

- Кто здесь?

Голос был негромкий, старческий. В становище Эртугрула говорили на другом тюркском наречии, но Осман понял, о чём спрашивает голос... Меж тем спрашивающий предположил, должно быть, что вопрос не понят, и потому повторил по-гречески уже:

- Пьос хтипа? - Кто там?..

Осман, чувствовавший волнение, откликнулся сдавленным голосом:

- Отворите! Я - тюрок и правоверный...

Шаги приблизились. Теперь слышно было, как отодвигают засов. Деревянная низкая дверь отворилась. Осман распрямился. Увидел старого человека, белобородого, с лицом сморщенным и потемнелым. Одною рукой человек запахивал халат, в другой руке держал глиняный светильник. На голове старика накручена была зелёная ткань — чалма...

- Кто ты, всадник? - проговорил старик доброжелательно. — Я тебя не видал здесь прежде. Ты не из тех ли тюрок, которые днём подъезжали к нашему селению? Вы не лагерем ли встали?..

- Да, отец мой истинный! - отвечал Осман с волнением, всё не утихающим... Он называл ещё недавно отца Николаоса «почтенным отцом», но теперь он был сильно взволнован и чувствовал этого бедного старика в чалме таким близким себе... - Да, отец мой истинный! Я из тех самых тюрок. Мы - из племени кайы, мой отец - Эртугрул; я еду во главе посольства к султану Коньи! Я увидел мечеть и, должно быть, при ней есть и имам. Ещё ни разу в своей жизни я не говорил с имамом! Только мой отец земной Эртугрул просвещал меня в нашей вере, как мог!.. Не окажешь ли ты мне милость, не позволишь ли переночевать в твоём доме, и наутро не укажешь ли мне имама, чтобы я говорил с ним?..