Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Лёгкость победы, одержанной над вандалами, придала императору решимость обратиться против остготского государства… Сначала война пошла быстро и успешно: Велисарий занял Сицилию и Неаполь. Неудачи привели неспособного короля остготского Теодагада к падению. Избранный на его место Витигес промедлил на севере в Равенне, чтобы, прежде всего, справиться с нападавшими на него франками, а в это время Велисарий овладел Римом. Готы собрались с силами, обложили Рим огромной 150-тысячной армией, и Велисарию пришлось перенести тяжёлую осаду. Только через год прибывшие с Востока подкрепления освободили его от серьёзной опасности. Готы начали терпеть поражения, несмотря на разногласия между Велисарием и присланным к нему на помощь Нарсесом. После удаления последнего Велисарий подступил к Равенне, которая была сдана ему партией знати… Велисарий взял в плен Витигеса и отправил его в Константинополь (540 г.). Юстиниан, под предлогом окончания похода против готов, отозвал Велисария из Италии (император всегда с подозрительностью относился к популярности своего знаменитого слуги) и послал его на Восток против персов, с которыми возобновилась война […]

Юстиниан завоевал себе прозвище «великого» не одними подвигами полководцев, выполнявших его военные планы. Всемирная его известность покоится ещё больше на громадном законодательном деле, составившем основу правового существования всех новых культурных народов […]

Характерной для взглядов Юстиниана является его религиозная политика. Человек верующий и убеждённый в том, что правит благодатью Божьей, он придавал существенное значение духовно-нравственному руководству своими подданными. Он хотел, чтобы в единой империи, в которой установлен был им единый закон, существовала единая вера и единая духовная власть, именно его вера и его воля. Он очень любил богословские рассуждения, считал себя замечательным теологом, верил, что Бог глаголет его устами, - и объявил себя «учителем веры и главой церкви», готовым охранять церковь от её собственных заблуждений, как и от нападений противников. Всегда и неизменно он предоставлял себе право диктовать церкви догматы, дисциплину, право, обязанности, словом, превращал её в орган своей высшей (святейшей) власти… Вместе с тем Юстиниан стремится благодетельствовать церкви щедрыми пожалованиями, украшением и постройкой храмов… Главными монументальными памятниками Константинополя явились великолепный собор св. Софии, «чудо чудес», затем - обширный императорский дворец, представлявший собой целый город, укреплённый и изукрашенный, а также знаменитый гипподром […]

Приближаясь к старости, Юстиниан терял энергию и энтузиазм. Смерть Феодоры (548 г.) была не только сердечным ударом для крепко привязанного к ней императора: она лишила его важной опоры, источника твёрдости и вдохновения. Ему уже тогда было около 65 лет, но он процарствовал до 82-летнего возраста, склоняя понемногу голову перед преградами, которые жизнь ставила его целям… Юстиниан умер в ноябре 565 г., не назначив себе преемника (Феодора оставила его бездетным). Племяннику его Юстину удалось беспрепятственно захватить власть […]

- А скажи, Кифа, это правда, что хозяин твой завтра уезжают?

Кифа посмотрел на неё сверху вниз, иронично, пренебрежительно, и с коротким выдохом сплюнул наземь шелуху от подсолнечных семечек:

- А тебе на что?

- Ты поедешь с ним? - продолжала наседать девушка.

- Как же без меня! Я слуга ему. Верный оруженосец.

- И не страшно в такую даль?

- А волков бояться - в лес не ходить.

- Так столица ж, Царьград!

- Вот и хорошо. Самое место Велисарию.

- Отчего?

- Коли назван так. Вели-сар. То есть великий царь.

У неё по лицу пробежала дрожь:

- Нешто он в цари метит?

- Ну, в цари не в цари, а высоких званий удостоится обязательно. Помяни моё слово. При его-то задатках!

Девушка кивнула:

- Да уж, Бог не обидел, это верно.

Кифа продолжал:

- Мы не просто так едем, а к хорошим людям - те помогут определиться.

- Кто такие?

- Помнишь ли Петра, что учился у нашего старого господина?

- Саввин сын?

- Точно, Саввин. Он теперь в Царьграде под крылом у дяди Устина. А Устин-то в Константинополе - знаешь, кто?

- Нет, не ведаю.

- О-о, такая крупная птица! Охраняет царя.

- Самого царя?!

- Самого царя. Видит каждый день, словно я тебя.

- Ух ты, страшно как!

Он скривился:

- Что ты всё заладила: «страшно, страшно»!

- Так ведь царь! Чуть не по его, может посадить на кол.

- Может, разумеется. А с другой стороны, коль получится ему угодить, милость свою проявит и осыпет богатствами с головы до ног.

- Угодить-то, пожалуй, сложно.

- Надо постараться.

Молодые люди стояли под деревом в яблоневом саду. Солнце бликовало в листве, заставляя щуриться.

- Значит, уезжаете, - повторила девушка и склонила голову - так, что Кифа увидел на её макушке ровный прямой пробор.

- А тебе-то что? - снова удивился слуга.

- Грустно расставаться.

Парень щёлкнул очередной семечкой.

- Что, со мной? - и взглянул насмешливо.

Та пожала плечами:

- И с тобой, конечно…

Он присвистнул:

- Во рехнулась, девка! Ты по ком вздыхаешь? Молодой хозяин не для тебя.

- Понимаю: не для меня…

- Выбрось из головы. Даже не мечтай. Или что между вами было?

Девушка молчала.

- Было, да? На Ивана Купалу нешто?

Заслонив лицо рукавом, бедная, заплакала. Кифа растерялся:

- Вот ведь незадача! Что ты, право! Перестань, перестань, Македония, слышишь? - и неловко обнял страдалицу за плечи. - Ну, кому сказал? Хватит, хватит!

Но она уже зарыдала в голос и уткнулась носом в полотняную рубаху у него на груди. Проведя ладонью по затылку девушки, Кифа проговорил:

- Даже если было, так что? Он ведь господин и имеет право… взять себе любую прислужницу… Ты переживать не должна… - Вновь погладил и заключил: - Вот уедем, и забудешь его, выкинешь из памяти.

Македония подняла лицо, мокрое от слез, и произнесла, сдвинув дуги-брови:

- Нет, не выкину, не забуду, Кифа. И любить не перестану до конца дней моих.

Он ответил хмуро:

- Ну и глупо, девка. Обрекаешь себя на муки.

На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала.