Виктория Холт - Исповедь королевы

— Но какое все это имеет отношение к моим разговорам с мадам Дюбарри?

— Вам необходимо знать, что очень часто самые глупые действия могут стать причиной грозных бедствий. Домашние дела оказывают определенное влияние на дела государственные. Ваша матушка в такое время особенно не желала бы обидеть короля Франции. Он надеется, что сможет уладить эту глупую ссору между двумя женщинами, которая служит предметом обсуждения по всей стране, а возможно, и в других странах. Неужели вы не видите опасности?

Я не видела ее. Все это казалось мне таким абсурдным! Мерси вручил мне письмо от матушки и наблюдал за мной, пока я читала его.

«Говорят, что ты отдала себя в распоряжение Королевских Мадам. Будь осторожна. Королю это скоро надоест. Эти принцессы сами оттолкнули от себя всех. Они никогда не умели ни завоевать любовь своего отца, ни уважать других людей. Всё, что говорится и делается в их апартаментах, сразу же становится известным. В конечном счете ты и только ты будешь нести ответственность за всё. Ты, а не они, должна задавать тон в своих отношениях с королем».

Она ничего не знает, подумала я. Она ведь не живет здесь.

— Я должен сейчас же написать императрице, — сказал Мерси, — и рассказать ей о своей беседе с королем. А пока я умоляю вас: сделайте это пустячное дело. Всего несколько слов! Это все, о чем она просит вас. Неужели это так трудно?

— С женщиной такого сорта дело не ограничится несколькими словами. Впоследствии она всегда будет искать моего общества.

— Я уверен, что вы сумеете предотвратить ваши дальнейшие контакты с ней.

— Что касается хороших манер, то в этом вопросе я не нуждаюсь в чьих-либо советах, — холодно сказала я.

— Это правда, я знаю. Но неужели вы не будете чувствовать угрызений совести, если австро-французский союз распадется из-за вашего поведения?

— Я никогда этого себе не прощу.

Улыбка осветила его старое лицо, и он стал похож на обыкновенного человека.

— Теперь я знаю, что вы последуете совету своей матушки и тех людей, которые желают вам добра, — сказал он.

Но мне так и не удалось выполнить свой долг. Оказавшись в апартаментах у тетушек, я рассказала им о своей беседе с Мерси. Глаза Аделаиды засверкали. Она заявила, что это безнравственно.

— Но у меня нет выбора! Этого хочет моя матушка. Она боится, что король рассердится не только на меня, но и на Австрию.

— Очень часто короля приходится спасать от него самого.

— Все же мне придется сделать это, — сказала я.

Аделаида успокоилась. Ее сестры сели, глядя на нее в ожидании. Я решила, что теперь даже она разделяет эту точку зрения.

Но мне следовало бы лучше знать ее.

По всему двору ходили слухи. «Сегодня дофина будет разговаривать с Дюбарри!», «La guerre des femmes [37] Война женщин (фр.) закончилась победой любовницы»… Все, кто держал пари против такого исхода, остались в дураках. Но им, несомненно, было бы очень забавно посмотреть на унижение «маленькой рыжей австрийки» и триумф Дюбарри.

В салоне собрались дамы. Они ожидали моего приближения. Обычно я проходила между ними, обращаясь к каждой из них по очереди. Но теперь среди них была мадам Дюбарри. Я видела, как нетерпеливо она ждала моего приближения. Ее голубые глаза были широко раскрыты, но в них был лишь слабый отблеск торжества. Она не желала моего унижения, а лишь пыталась облегчить свое положение, которое стало для нее непереносимым.

Мне было нелегко, но уступить было необходимо. Я не могла посмеяться над королем Франции и императрицей Австрии. Всего лишь две дамы отделяли меня от нее. Я старалась укрепить свой дух. Я была готова.

Вдруг я почувствовала легкое прикосновение к своей руке и, обернувшись, увидела Аделаиду. В глазах ее было лукавое и торжествующее выражение.

— Король ждет нас в апартаментах мадам Виктории. Не пора ли нам идти туда? — сказала она.

Вначале я колебалась, но потом повернулась и вышла из салона вместе с тетушками. Позади меня воцарилась мертвая тишина. Я унизила эту Дюбарри так, как еще никогда не унижала раньше.

В своих апартаментах тетушки возбужденно щебетали:

— Посмотри, как мы перехитрили их! Просто немыслимо, чтобы ты, супруга Берри, разговаривала с этой женщиной!

Я ожидала бури, и я знала, что мне не придется ждать долго.

Пришел Мерси и сообщил мне, что на этот раз король рассердился по-настоящему. Он послал за ним и холодно сказал, что его план, кажется, не удался и что ему придется вмешаться самому.

— Я послал нарочного в Вену с подробным отчетом о том, что произошло, — сказал Мерси.

На этот раз матушка сама написала мне:

«Страх и смущение, которые ты проявляешь, когда речь идет о том, чтобы поговорить с тем, с кем тебе советовали поговорить, — это и смешно, и наивно. Откуда это беспокойство, когда надо лишь сказать кому-то: «Добрый день»? Откуда это волнение из-за одного лишь торопливого слова… что-нибудь о платье или о веере? Ты позволила поработить себя, и даже чувство дола уже не является для тебя достаточно весомым основанием, чтобы изменить свое поведение. Я сама вынуждена писать тебе об этом глупейшем деле! Мерси сообщил мне о желании короля, а ты имела безрассудство обмануть его надежды! Какая причина может быть у тебя для такого поведения? Нет у тебя никакой причины! Совершенно неуместно с твоей стороны видеть мадам Дюбарри в каком-либо ином свете, кроме как в качестве дамы, которой король оказывает честь своим обществом. Ты — первая из подданных короля и обязана подчиняться ему. Ты должна подавать хороший пример. Ты должна показать дамам и господам Версаля, что готова повиноваться своему господину. Если бы тебя попросили о чем-нибудь интимном, о чем-нибудь предосудительном, то ни я и никто другой не посоветовали бы тебе повиноваться. Но тебя попросили всего лишь сказать несколько слов, посмотреть на нее благосклонно и улыбнуться — не ради нее, а ради твоего дедушки, который является не только твоим господином, но и твоим благодетелем!»

Прочитав это письмо, я почувствовала себя смущенной. Казалось, все те идеалы, которые так защищала моя матушка, были отброшены из соображений целесообразности. Ведь я всего лишь вела себя так, как она учила меня, а теперь оказывается, что я не права. Это письмо ясно, как никогда прежде, означало приказ.

Мой ответ был готов через несколько минут. В нем говорилось:

«Я вовсе не хочу сказать, что отказываюсь разговаривать с ней, но не могу согласиться с тем, что должна заговорить с ней в заранее назначенный час или в определенный, заранее известный ей день, чтобы она могла торжествовать по этому поводу».

Все эти объяснения — лишь пустая игра слов. Мое поражение в этой войне было очевидным.