Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Доктор Танстэйл мягко вмешался:

— Мадам, мне очень жаль, но мы здесь не для того, чтобы затевать религиозные диспуты.

— Ах, мне вдвойне жаль, что это так, поскольку это лишает меня возможности склонить ваши заблудшие души на сторону истины.

Понимая, что над ними открыто насмехаются, церковники отчаянно вцепились в остатки своего достоинства. Покрывшись краской, архиепископ звучно прочистил горло.

— Я полагаю, вы осведомлены о наказаниях, которые влечет за собой неподчинение воле короля?

— Я прекрасно могла ознакомиться с ними на протяжении последних пяти лет, — произнесла она сухо.

— Но теперешний случай гораздо серьезнее. Я предупреждаю вас, мадам, что отказ от принесения присяги будет рассматриваться как государственная измена.

Ответ Екатерины не заставил себя долго ждать:

— Тогда заклеймите меня как предательницу и немедленно заключите в Тауэр. Ничуть не сомневаюсь, что вскоре ко мне там присоединится прекрасная компания людей, чью судьбу я с гордостью разделю. — Ее голос возвысился: — Но я настаиваю на том, чтобы мне было позволено умереть открыто — на глазах у людей.

Если взглядом можно было бы убить, она была бы испепелена на месте уставившимися на нее докторами Ли и Танстэйлом. Они холодно провозгласили старый высокомерный принцип: «Ваше наказание не в нашей власти. Это право короля, которому мы не замедлим послать наши отчеты».

По толпе пронесся неспокойный шепот, когда вперед выступили двое приближенных королевы. Это были молодые английские священники; один из них, Томас Абель, уже успел побывать в тюрьме за открытую поддержку Екатерины. Сейчас он сказал:

— Милорд, мы просим вас разрешить нам отправиться в Тауэр впереди нашей королевы. Нам хотелось бы рассматривать в качестве радостной привилегии возможность разделить с ней все тяготы заключения и смерть.

— Как ты смеешь вмешиваться в разговор? Где твое воспитание? — Архиепископ с удовольствием дал выход своей злости. — Помолчи, пока не придет твоя очередь принимать присягу.

— Но ввиду того, что у нас нет ни малейшего желания принимать ее…

— Я буду добр и дам тебе возможность подумать и переменить свое мнение.

— Благодарю вас, милорд, но с нашей стороны было бы очень некрасиво тратить ваше драгоценное время.

— Очень хорошо, тогда нам не о чем говорить. — Архиепископ сделал знак охране, и Абеля и Баркера вытолкали из зала.

Хотя Екатерина и ожидала, что нечто подобное произойдет, она испытала приступ страха, от которого у нее закружилась голова. Она была готова смириться с ужасной судьбой, но наблюдать, как других заставляют делать то же самое, было выше ее сил. Когда доктор Ли начал окидывать оценивающим взглядом остальных собравшихся, она заставила себя спокойно произнести:

— Мистер Стюарт принесет присягу от лица своих товарищей-испанцев на своем родном языке, что является его неотъемлемым правом.

Архиепископ вопрошающе поднял бровь, а доктор Танстэйл торопливо кивнул. Встреча явно становилась тягостной для обеих сторон. Ему очень хотелось побыстрее покончить с этим и уехать назад к себе в Хантингдон, где прекрасный ужин и выдержанное вино помогли бы ему вычеркнуть ее из памяти. Пусть клянутся на любой тарабарщине, которая им по душе. В конце концов они были, и правда, иностранцами!

Франциско быстро отбарабанил свою заранее отрепетированную фразу, в то время как остальные, заранее предупрежденные, выражали свое согласие бурной жестикуляцией и энергичными кивками.

— Вы принесли присягу, тем самым признав верховную власть короля. Согласны ли вы теперь заявить, что королева Анна является его законной женой?

— Нет, милорд. — Франциско неохотно перешел на английский. — Мы все служили королеве Екатерине много лет. Можете ли вы ожидать от нас, что мы призовем другую королеву на ее место?

— Я не ожидаю ни от одного из вас ничего, кроме упрямства и открытого неповиновения, — взорвался доктор Ли. — Но так как вы уже все равно приняли первую часть присяги, я позволю оставаться вам здесь и впредь, пока не получу на этот счет указаний от его величества.

Он и доктор Танстэйл отвесили Екатерине едва заметные поклоны в соответствии с ее теперешним, заметно понизившимся статусом и через несколько минут отбыли восвояси, увозя с собой Абеля и Баркера. Екатерина, спотыкаясь, спустилась во двор, чтобы бросить на них прощальный взгляд. Оба молодых человека ехали с высоко поднятой головой и обернулись, чтобы тепло улыбнуться ей… и вскоре пропали из ее затуманенного слезами взгляда.

Мария, служанка, которая состояли при ней еще в девичестве в бытность их в Испании, постаралась утешить ее.

— Скоро, очень скоро их выпустят из тюрьмы.

— Как бы мне хотелось в это верить.

— Император пошлет много-много солдат, чтобы наказать этих грешников. И тогда все будет, как прежде, — бодро пророчествовала Мария.

Как прежде! Пожелает ли когда-нибудь Генрих, чтобы она вернулась к нему? И захочет ли она сама вернуться? Но у нее не хватило духу разбить веру старой женщины в чудо. Она стиснула скрюченными пальцами тончайший кружевной платок.

— В последнее время я все чаще думаю о том, что было бы лучше, если бы моя мать вообще не зачинала меня. Ибо похоже, что я не приношу ничего, кроме вреда и страданий невинным людям. Как будто на мне какое-то проклятие.

Лицо Марии сморщилось, как чернослив, изображая полное несогласие.

— Ваше величество, вы, наверное, нездоровы, коли произносите такие дикие слова. Это не вы несете на себе проклятие, это она, эта проститутка, эта… эта бледнолицая стерва с дьявольскими отметинами на шее и лице!

— Тише, Мария.

— А разве не она источник всего этого зла?

— Может быть, и так, — Екатерина устало прижала руку к глазам. — Но я все равно не могу держать в сердце зла на нее.

— Потому что вы святая, — возразила Мария. — Что же касается меня, то я обычная земная старая женщина, которая видит вещи такими, какие они есть.

— Я совсем не гожусь на роль святой, поверь мне, Мария. Могу признаться тебе, что, когда все это только начиналось, я многое отдала бы за то, чтобы запустить пальцы в ее черные локоны и дергать за них, дергать до тех пор, пока она не взмолится о пощаде! — Екатерина криво улыбнулась в ответ на явное недоверие, отразившееся на лице служанки, стоявшей с широко открытым ртом. — Разве я не женщина, чтобы реагировать так же, как реагировала бы любая другая, в чей дом забрался вор и украл ее сокровище? Но все это в прошлом. Теперь мне просто жаль ее.

— Это неправильное чувство, мадам. Я не могу выдавить из себя ни единой слезинки жалости к ней!

— Думаю, что она будет достойна слез в один прекрасный день. Мои испытания подходят к концу… ее же еще только начинаются. Я чувствую это. И ее путь будет гораздо более суровым, чем мой. Со мной на каждом шагу была поддержка моей святой веры, у нее же нет ничего, на что она могла бы опереться, случись королю бросить ее.