Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Безжалостное время медленно утекало, отмеченное только появлением леди Шелтон с неаппетитным на вид ужином. Она швырнула его на стол, обвела подозрительным взглядом комнату, как бы ища какое-то припрятанное в ней оружие, после чего ушла, оставив Марию бесплодно размышлять о том, что она упустила последнюю возможность ухватить судьбу за хвост. Мария могла бы одолеть леди Шелтон, запереть ее в комнате и сбежать. Только все равно безопасного убежища-то у нее не было. Черная ночь без луны и дружески подмигивающих звезд на небе казалась ей каким-то чудовищем, готовым наброситься и уничтожить ее.

В тщетной попытке защититься от этой угрозы она плотно задернула шторы и зажгла все свечи, которые смогла найти. Значительно позже, когда установившаяся в доме тишина подтвердила, что все его обитатели отошли ко сну, Мария услышала звук, которого ждала весь вечер, — быстрый цокот копыт по дороге.

Тяжело вздохнув, она в отчаянии прикрыла рукой глаза. Но кто-то другой внутри нее продолжал наблюдать за поздним визитером. Леди Шелтон широко распахнула дверь в комнату Марии, внеся поднос с письменными принадлежностями, триумфально загремевшими в ее руках. Позади нее маячила покрытая пылью фигура мистера Риотсли, которому пришлось наклониться, чтобы пройти в низенькую дверь. Леди Шелтон хотела остаться, но он отпустил ее вежливым поклоном. По отношению к Марии он не проявлял той грубости, которая отличала поведение других членов специальной комиссии, когда те общались с нею. Скорее он придерживался манеры семейного доктора, пришедшего провести необходимую операцию, которую собирался сделать с наименьшей болью и неудобствами для пациента.

Риотсли был незаменимым слугой для тех, кто служил королю, ибо на него можно было положиться, что он сделает за них их грязную работу, и каждая такая служба приносила ему ощутимые знаки признательности от сильных мира сего, которых он старался превзойти. Сегодняшнее поручение было самым важным из тех, что ему давали до сих пор, и он был твердо намерен успешно осуществить его хоть кнутом, хоть пряником.

— Леди Мария, я смиренно прошу прощения за столь несвоевременное вторжение. Если бы дело не было столь безотлагательным… Я боялся, что вы уже отошли ко сну, но, может быть, мой визит и не является для вас столь уж неожиданным?

— Не совсем. — Это уж воистину было преуменьшением века!

— Это делает мою задачу легче для нас обоих. Если мы быстро с ней покончим, я не стану больше отрывать вас от сна. — Он подошел к столу, развернул бумаги и протянул их приглашающим жестом. — Не будете ли вы так добры бегло просмотреть их, миледи? Как вы видите, здесь все кратко и абсолютно ясно.

— Я уверена, что знакома с их содержанием. — Она не сделала ни малейшей попытки взять их у него.

— Тогда, с вашего позволения, я сам прочту их вам, чтобы освежить вашу память. — Он прокашлялся, а затем начал чтение голосом, таким приятно успокаивающим, как будто рассказывал любимую сказку ребенку: — Это озаглавлено «Признание вины мною, леди Марией» и состоит из трех пунктов. В первом вы открыто признаете короля верховным главой его церкви. Во втором вы отвергаете притязания папы римского на власть над Англией. И наконец, — он заторопился, — вы признаете, что брак между вашей усопшей матерью и королем был незаконным и кровосмесительным по всяческим законам, Божьим и человеческим. — Тщательно избегая ее взгляда, он положил бумаги на стол. — Здесь нет ничего, что могло бы встревожить вас. Все три статьи вам хорошо знакомы. Они соответствуют законам вашего отца и приняты всеми его преданными подданными.

— Не всеми.

— Всеми, за исключением горстки людей, — уступил он. — И они — бедные души! — дорого заплатили за свои заблуждения… А теперь, леди Мария, может быть, вы поставите свою подпись под каждой статьей? Это можно сделать в одно мгновение.

— Я… я не могу…

Мария вцепилась в край стола, а Риотсли поднял брови с мягким укором.

— Мадам, у вас нет другого выбора, как подчиниться королю. Почему вы колеблетесь до сих пор? Если бы это было делом чести… Но я и тысячи других добрых католиков приняли присягу с чистой совестью. Мы не подписались бы под ересью. Мы придерживаемся нашей веры с той же прямотой, что и вы. И, — он выложил козырную карту, — вы же не будете отрицать, что во всем мире нет более преданного христианина, чем его величество?

Раскат грома, предвестник начинающейся грозы, скорее подчеркнул, чем нарушил затянувшееся молчание, последовавшее за этой тирадой. Мария казалась высеченной из камня. Жили только ее глаза, широко открытые, с расширившимися зрачками, глядевшие куда-то вперед, на какое-то невыносимое зрелище, непонятное даже для нее самой. Риотсли решил, что пришло время немного подтолкнуть лодку. Инструкции Кромвеля, сжатые до грубости, все еще звучали в его ушах: «Сейчас она в ловушке. Присмотри, чтобы она захлопнулась за ней. Вернешься с неподписанными статьями, считай, что мы оба мертвецы». Томас Риотсли же очень любил Томаса Риотсли. И у него не было ни малейшего желания подставлять свою голову под топор палача. Он бы предпочел, чтобы ее увенчали лавровым венком.

Он подтолкнул кресло к столу и жестом пригласил Марию сесть.

— Леди Мария, когда-нибудь должен же быть положен конец всей этой бессмысленной возне. Поставьте свою подпись здесь и здесь.

— Дайте мне еще время. — Голос ее был так тих, что ему пришлось наклониться, чтобы разобрать ее слова.

— Время! Разве король уже не отсыпал вам этого товара более чем щедро? Прошло уже Бог знает сколько месяцев с тех пор, как члены специальной комиссии впервые навестили вас. С тех пор уже много воды утекло. Теперь воды не осталось… Мадам, это будет самое вредное для моего здоровья поручение за всю мою жизнь, если мне придется попросить вас сопровождать меня в Лондом сегодня ночью.

Печальные решетки на воротах Тауэра поднимутся, чтобы пропустить ее внутрь. Поместят ли ее в ту же камеру, которая была не так давно свидетелем громких речей Анны, и не отзовется ли эта женщина эхом на ее собственные рыдания в предвидении ужасной смерти? Леди Кингстон вовсе не надо было падать перед ней на колени в этот раз, перед осужденной на неминуемую гибель… Мария вдруг обнаружила, что держит в руках перо, а весь мир вокруг сузился до размеров листка бумаги. Как зачарованная она поставила свое имя раз, и еще раз. Как только она последний раз написала «Мария», гроза за окнами разразилась в полную силу. Теперь Риотсли приходилось кричать, чтобы она услышала его за раскатами грома:

— Ну вот, дело сделано, мадам. Я вам так признателен. — Кому нужны его благодарности! Он почувствовал, что весь вспотел, пока присыпал песком документ, тщательно сворачивая его и прикладывая печать. В течение нескольких вредных для нервов минут он уже считал, что его миссия провалится, пока вдруг успех не повернулся к нему лицом.