Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Не говоря больше ни слова, она, спотыкаясь, пересекла комнату и, открывая дверь, чуть не упала в руки Гардинера, дожидавшегося в приемной аудиенции у короля. Возбужденное состояние Кэтрин скрыть было невозможно, а когда епископ, поклонившись, вошел в кабинет и увидел искаженное гневом лицо короля, его сердце застучало в груди молотом от радости. Эти двое явно поссорились, причем весьма серьезно. Гардинер чувствовал, что его хитрый план скоро начнет приносить плоды. Он быстро покончил с делом, приведшим его сюда, но, прежде чем выйти, задержался у двери, чтобы запустить пробный шар.

— Я смиренно прошу прощения у вашего величества, но меня глубоко печалит то, что я вижу вас таким огорченным. С вами все в порядке, сир?

— С телом все в порядке, но дух мой огорчен, как вы правильно заметили. — Генрих никогда не любил Гардинера, хотя и признавал его исключительные способности. Елейные манеры и длинные речи епископа раздражали его. Но глубокая рана, только что нанесенная ему, требовала возможности кому-нибудь довериться. — Дела принимают скверный оборот, когда мужа и монарха начинает обвинять его собственная жена. Никогда не думал, что в моем преклонном возрасте о моих деяниях начнет судить женщина.

Лицо епископа Гардинера умело изобразило притворный ужас.

— Конечно же, ее величество не может быть виновата в столь страшном преступлении?

Генрих проворчал:

— Королева отчитала меня за то, что я запретил, чтобы это бесценное сокровище — слово Господне — свободно обсуждалось, извращалось и осмеивалось любым реформистским смутьяном в моем королевстве.

— Но, сир, если бы я не услышал этого из ваших собственных уст, я посчитал бы это невозможным. Ведь жена должна сидеть у ног своего мужа, набираясь мудрости от него. — Гардинер с удовольствием развивал эту тему с апломбом пожизненного холостяка. — Я считаю основополагающим началом любого удачного брака кротость и смиренность жены, покорно склоняющейся перед высшими суждениями своего супруга во всех вопросах. Особенно когда этим супругом является мудрейший, высокообразованнейший монарх во всем христианском мире, тот, кто…

— Да, да, — прервал его Генрих раздраженно. Он был совсем не в том настроении, чтобы выслушивать полеты творческой фантазии епископа. Его мысли уже переключились на соблазнительное видение герцогини Суффолкской, сидящей на скамеечке для ног рядом с ним, губы ее притворно-застенчиво улыбаются, а не выговаривают слова осуждения, ее чувственное тело плотно прижимается к его коленям. В глубине души он ждал следующего высказывания епископа, и Гардинер не обманул его ожиданий.

— Меня глубоко печалит необходимость употреблять определенный термин по отношению к ее величеству, и все-таки, сир, вспомните, что я предупреждал вас когда-то о… э-э-э… скажем так, безрассудной приверженности королевы к реформистской церкви. И судя по всему, эта приверженность стала еще крепче. — Он прокашлялся, не совсем уверенный, не слишком ли сильно он нажал.

— Эй, вы что же, обвиняете мою жену в том, что она погрязла в ереси? — Взглядом Генрих мастерски изобразил оскорбленное достоинство мужа, любящего свою жену. Напуганный епископ, моментально превратившийся в кусок дрожащего студня, начал было бормотать какие-то бессвязные оправдания, но король остановил его, подняв руку: — Вы являетесь моим епископом, и ваша прямая обязанность искоренять зло, где бы оно ни проявлялось — в низах общества или на самом верху его, невзирая на ту боль, которую вы можете кому-то причинить. Так что я хочу, чтобы вы говорили со мной откровенно.

Гардинер не решился тут же принять это приглашение, после того страха, который только что испытал. Он всегда терялся, сталкиваясь с противоречивым характером монарха, поэтому он долго мямлил и что-то бормотал, а король смотрел на него с кислой миной на лице. О, если бы рядом с ним был Вулси вместо этого недоумка, Вулси, чья прекрасная интуиция помогала ему на лету схватывать малейший намек в голосе или выражении лица его повелителя! А этого идиота во все надо ткнуть носом. Искренне вздохнув и отвернувшись, король заговорил со сдержанной печалью:

— Я признаюсь вам — и это только для ваших ушей, — что и я тоже питал те же сомнения в отношении королевы. Сегодня они окончательно сформировались и не могут больше лежать под спудом.

Лицо Гардинера обрело свой нормальный цвет. Наконец-то до него дошла подсказка суфлера! Он произнес:

— Принц Эдуард очень привязан к королеве, сир, и проводит много времени в ее обществе. Мне часто приходило в голову, как ужасно будет, если его высочество заразится от нее этой страшной болезнью — ересью. Мне очень жаль, но я все никак не мог набраться храбрости поставить перед вами этот неприятный вопрос ребром.

— Будет непростительно, если она развратит нежный детский ум. — Генрих в задумчивости гладил огромный рубин на своем большом пальце, вид которого всегда вызывал у Марии приступ тошноты. — И все-таки… мы ничего толком не знаем, епископ. Наши подозрения могут оказаться беспочвенными. Дай Бог, чтобы это оказалось так.

— Аминь, — прозвучал ханжеский ответ Гардинера. Он сложил вместе кончики пальцев, выдержав многозначительную паузу. — Но… если будут доказательства, сир?

— Что ж! Тогда я не смогу поступить против своей совести. — Намеренно повернувшись спиной, Генрих заговорил как о чем-то само собой разумеющемся: — Я должен передать это дело в ваши руки, епископ. Держите меня в курсе событий.

Гардинер удалился, впервые в жизни не найдя что сказать. Он дрожал от восторга. Эта глупая баба сама себе вырыла могилу. Теперь его главной задачей было подтолкнуть ее к ее краю. И надо было торопиться, пока король не передумал.

В первый же удобный момент, когда Кэтрин не было в ее апартаментах, там был учинен тщательный обыск. Были найдены две книги, запрещенные королем к распространению, ибо в них излагались постулаты реформистского учения. Одних их было достаточно, чтобы лишить любого еретика головы. Получив билль о парламентском осуждении виновного в государственной измене и ордер на арест, Гардинер уже почти явственно мог слышать треск пламени, лижущего ноги королевы. Немедленно к королю был послан Риотсли, чтобы получить его подпись, и Генрих поставил на них свое имя, разбрызгивая чернила из-под пера. Подумав, он только утвердился в своем решении, а его совесть, как всегда, была в полном согласии с его желаниями. «Я не осудил ее на смерть, — доказывал он сам себе. — Просто она предстанет, как любой еретик, перед судом присяжных во главе с Гардинером. Если она докажет свою невиновность, никто не будет рад более, чем я. Но если она и вправду виновата, как могу я навлечь на себя Божий гнев, оставляя еретичку своей женой и королевой? Может быть, именно поэтому наш брак и не был осчастливлен рождением мальчика. Еще есть время найти новую жену, родить еще одного наследного принца…»