Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века

Обед его составляли хлебец ценою в один куарто, полфунта говядины да на куарто требухи; еще один куарто давал он повару, чтоб тот все это приготовил пристойным образом. А то взойдет он в горницу, где обедают другие свитские, подойдет к первому попавшемуся и скажет:

— А олья, пожалуй, недурна: запах такой, что душа радуется, надо бы отведать.

От слов к делу, и таким манером одно за другим испробует все кушанья. Случалось, завидев его, кто-то из трапезовавших поскорее глотал то, что было у него в миске, а кто-то прикрывал свою миску рукой. Дон Маркос состоял в дружбе с одним из свитских дворян и выжидал, когда тот отправится обедать либо ужинать, входил следом с ломтем хлеба и куском сыра в руке и говорил:

— Я не ужинать пришел, а побеседовать, уж простите за докуку.

С этими словами садился он за стол и хватал все, до чего мог дотянуться.

Вина он ни разу в жизни не купил, но пивать пивал, для чего поступал следующим образом: становился у дверей своего дома, и когда проходили мимо парни либо молодки с бурдюками, просил со всей учтивостью, чтоб дали ему глотнуть для пробы да и сами угостились бы. Если парень либо молодка держались приветливо, просил разрешения выпить еще глоточек. Как-то раз ехал он в Мадрид на муле и был при нем малый, который направлялся туда же и взялся ему прислуживать, чтобы не нести путевых расходов. В одном селенье дон Маркос послал его купить на один куарто вина, а сам сел на мула и уехал, так что пришлось малому добираться до Мадрида, прося подаяния. Когда попадал дон Маркос на постоялый двор, он безотменно отыскивал родственника, садился ему на шею и таким образом получал даровую кормежку. Как-то раз он мула своего накормил соломой, которую повыдергивал из собственного тюфяка — все ради того, чтобы не тратить лишнего. Немало историй ходило про дона Маркоса, так что вельможа, его господин, и друзья этого вельможи ими потешались, ибо дон Маркос приобрел в столице известность как самый изощренный на свете любитель дармовщины.

Таким вот манером к тридцати годам сподобился дон Маркос прозвания и славы богатея, и небезосновательно, ибо, жертвуя своим добрым именем и истязая свое тело, прикопил он шесть тысяч дукатов, каковые всегда держал при себе, ибо опасался генуэзцев с их хитрыми штучками; ведь стоит человеку зазеваться, они мигом приберут его к рукам. А поскольку не слыл дон Маркос ни бабником, ни игроком, ему что ни день представлялось немало возможностей вступить в брак, хоть он и выказывал крайнюю разборчивость, опасаясь, не вышло бы какого худа. Дон Маркос был весьма по сердцу дамам, облюбовавшим его себе в мужья, хоть они и предпочли бы обнаружить в нем скорее склонность к мотовству, нежели к бережливости; последним словом обозначали они его скаредность.

Среди множества сеньор, домогавшихся его благосклонности, была одна особа, каковая никогда не состояла в браке, хоть и слыла вдовою; была она обладательницей отменного вкуса и солидного возраста, каковой скрывала с помощью нарядов, украшений и ухищрений: вдова-щеголиха, рядилась она в платья хоть и монашеского покроя, но атласные, головные уборы носила самые богатые, из тех, что зовутся королевины чепцы, и на макушке у нее красовался шиньон, хоть и небольшой. Добрая сия сеньора, звавшаяся доньей Исидорою, обладала изрядным достатком, коли верить словам ее знакомых и судить по ее образу жизни. Но тут люди всегда наскажут больше, чем есть на деле.

Вот этот-то брак и предложили дону Маркосу, расписав невесту как само совершенство и убедив его, что у нее не то четырнадцать, не то пятнадцать тысяч дукатов, если не больше, и что покойный ее супруг был одним из знатнейших андалузских кабальеро, да и супруга, по ее словам, не уступает ему в знатности, а родом, согласно собственным ее утверждениям, из преславного града Севильи; и тут наш дон Маркос решил, что уже женат. Тот, кто его сватал, был продувной плут, посредничавший не только при заключении браков, но и всех прочих сделок, сбывавший оптом и в розницу смазливые личики и тугие кошельки, ибо он знал столицу как свои пять пальцев; а в этом случае ему посулили немалый куртаж, так что он распорядился отвести дона Маркоса на смотрины; и смотрины были назначены на послеполуденную пору того самого дня, когда он предложил ему этот брак, чтобы от промедления не воспоследовало какой-нибудь опасности.

Вступил дон Маркос в дом доньи Исидоры и чуть не оторопел от восхищения тем, что увидал: так все красиво, добротно сработано, столько картин. Он разглядывал дом очень внимательно, ибо ему сказали, что владеет домом та, кому предстоит завладеть его душою. Ее же самое застал он в покое, увешанном парчовыми занавесями и заставленном ларчиками и шкатулками, похожем более на обиталище титулованной дамы, а не обычной горожанки; и в доме было так опрятно, чисто и благоуханно, что казался он жилищем небесным, а не земным, сама же сеньора была так опрятна и такая чистюля, что, как говорит один поэт, мой приятель, можно подумать, что в честь нее завели обычай называть людей опрятных чистюлями.

При ней были две служанки, одна состояла в горничных, другая — в прислугах за все и на все случаи жизни; и если бы наш идальго не придерживался столь суровых нравов и не был бы столь истощен воздержанием от пищи, он мог бы жениться на хозяйке ради обеих служанок, ибо они были столь же миловидны, сколь бойки, особливо же судомойка, которая могла бы стать королевою, если бы за красоту жаловали королевством. На дона Маркоса произвели наилучшее впечатление и привлекательность доньи Исидоры, и ее обходительность, она казалась воплощением изящного ума и по шутливой остроте речей, и по их любезности, и наговорила дону Маркосу такое множество разных разностей, что не только приглянулась ему, но он в нее влюбился и в ответ в благодарственных словах выказал ей свою душу, а душою наш добрый сеньор был прост и бесхитростен.

Донья Исидора поблагодарила свата за милость, которую тот ей оказал, предложив столь отменную партию, и ошеломила дона Маркоса приглашением угоститься богатыми и чисто приготовленными яствами; при этом она выставила напоказ дорогую посуду и благоуханное столовое белье со всеми прочими принадлежностями, естественными в столь зажиточном доме. За столом оказался еще пригожий малый, развязный и такой лихой, что, казалось, можно было ожидать от него всяческого лиха; донья Исидора представила его как своего племянника и всячески привечала. Звался он Агустинико — так, во всяком случае, называла его сеньора тетушка.

Прислуживала за столом Инес, ибо Марсела — таково было имя горничной — по приказу своей госпожи уже взяла гитару, а музыкантша она была столь искусная, что ей мог позавидовать и лучший из столичных игрецов; голос же у нее был скорее как у ангела, чем как у женщины; впрочем, Марсела была и тем и другим. Не дожидаясь, пока ее начнут упрашивать, ибо была она уверена в своем мастерстве, она запела романс, выбранный то ли с намерением, то ли наугад: