Виктор Дьяков - В году 1238 от Рождества Христова

Мансур подбадривая себя боевым криком и кривя лицо в звериных гримасах, вновь атаковал Милована. И вновь два удара были отбиты, а третий… Удар пришелся вскользь по «юбке» кольчуги, прикрывавший пояс и бедра Милована. И опять Мансур успел отскочить от острия меча в ответном выпаде. Отвлекая внимание противника ударами в туловище и ниже, тысячник готовил сокрушительный удар сверху, рассчитывая сразу срубить голову. И он провел свой коварный удар… Милован едва успел пригнуться, но все равно сабля с лязгом скользнула по гребню шлема, сорвав его с головы. Потеря шлема не обескуражила Милована, он тут же сделал глубокий выпад вперед. На этот раз Мансур в своем намерении срубить противнику голову подошел слишком близко и не успел отскочить на достаточное расстояние… Меч достал его, пробил полушубок, кольчугу, но груди коснулся уже на излете, не причинив серьезного ранения. Но в стремлении уйти от разящего острия меча, Мансур споткнулся о дергающееся в предсмертных конвульсиях тело ополченца и чтобы не упасть был вынужден взмахнуть руками, в одной из которых была сабля, а на второй щит. На мгновение тысячник стал совершенно беззащитным. Милован не стал размахиваться, за это время противник успел бы подставить либо щит, либо клинок, он сделал еще один быстрый выпад. На этот раз меч, пробив овчину и сталь кольчуги, нанес более серьезное ранение, кровь залила грудь Мансура. Он стал неуверенно отступать назад, его лицо быстро бледнело. На этот раз у Милована было время для полноценного замаха, ибо противник уже не имел возможности нападать. Он взмахнул мечом и молниеносным резким ударом обрушил его сверху на своего противника. Милован целил в голову, но Мансур успел подставить клинок сабли, который не защитил, а лишь слегка скорректировал направление удара, который пришелся в плечо, разрубив одежду, доспехи… ключицу…

– Мансур ранен!! – татары прекратив наступление со всех сторон кинулись к упавшему окровавленному тысячнику.

– К этому времени не очень физически сильный, но ловкий и верткий Любим, до того на равных бившийся со своим противником… этого противника вдруг лишился, так как тот тоже побежал спасать своего тысячника. Любиму ничего не осталось, как броситься к князю, которому уже пришлось сразу отбиваться от нескольких татар, собой прикрывших своего командира.

– Добить… добить его!! – кричал Милован, призывая своих оружников.

Теперь уже вокруг окровавленного тела Мансура разразилась жестокая сеча. Мансура вытащили те татары, что разбирали завал. Подхватив тело, они подняли его на частично разобранную кучу деревьев, вынесли в проломанные ворота и быстро понесли в свой лагерь.

Потеря тысячника сразу подорвала боевой дух атакующих – они стали медленно отступать. Когда их вытеснили за пролом, Милован приказал своим воинам остановиться и пустить в ход луки…

Все пространство от тына и почти до исходных позиций татар было устлано их трупами. Большинство были поражены стрелами, когда бежали от тына в свой стан. Никто из сотников не смог заменить тяжело раненого Мансура, чтобы отступить организованно. Под градом стрел это отступление превратилось в беспорядочное бегство. А вот за тыном трупы уже лежали вперемешку. Здесь не стихал стон раненых. Оружники и ополченцы своих уносили в село, татар тут же добивали.

– Князь… как баб-то с детями… они уж тронулись. Уходить им или назад возвращать? – к месту сечи, крестясь, подбежал своим хромым бегом отец Амвросий. Милован стоял с окровавленным мечом в одной руке, а второй, предварительно отстегнув щит, прикладывал к непокрытой голове пригоршню снега. Он вновь получал болезненный удар по голове, и она у него опять гудела.

– Возвращай отче… пусть по домам идут. Отбили мы поганых, да так, что эти уж боле не сунуться. Господь нам сегодня помог, – Милован отбросил снег и стал вытирать меч.

– Ну, слава те… – обрадовано перекрестился священник и косолапя побежал назад.

Подошел, слегка пошатываясь от усталости Ждан:

– Ух… не по годам мне уж так долго мечом махать, взопрел, мочи совсем нет… Зато набили мы их тут Мил. Я на дороге посмотрел не меньше сотни лежит, и здесь тоже с сотню будет.

– Ты лучше сосчитай сколько наших полегло, – Милован вновь набрал пригоршню снега и приложил ее к голове.

Ждан, немного обиженный, пошел считать потери.

– Княже, вот шелом твой подобрал, – Любим подавал сбитый в поединке остроконечный шлем Милована.

– Пусть у тебя будет, потом возьму. Сейчас я не то, что шелом, шапку на голову одеть не могу – гудит и горит… – Милован отошел и устало опустился на валявшееся недалеко дерево, которое татары сбросили, когда пытались разобрать прикрывающий ворота завал.

Ждан подошел через некоторое время, уточнив у сотников и десятников понесенные потери:

– До смерти убито – сорок два, из них оружников восемь, остальные смерды. Раненых полста семь смердов и оружников одиннадцать. У шестнадцати раны совсем пустяковые, быстро заживут…

От села прибежала толпа женщин. С охами, плачем, причитаниями, они стали выискивать своих. В той же толпе прибежала и Бояна и не отставшая от нее Голуба. Бояна не выказывая внешне никаких чувств, подошла к дяде и стала расспрашивать подробности прошедшего боя. Время от времени, она бросала косые взгляды на Милована и Голубу. Голуба присела рядом с женихом на то же дерево и уже сама прикладывала к его голове снег, что-то тихо ему говорила, гладила его рыжеватые волосы. Милован почти не реагировал на все эти проявления любви и нежности. Он, казалось, совершенно обессилел и уже с трудом воспринимал окружающую реальность, почти безразлично смотрел перед собой, видя как с татарских трупов снимали доспехи, оружие, сапоги. Особую ценность представляли сапоги-гутулы, овчиной внутрь, кожей наружу. Они не намокали от снега как онучи, не говоря уж о лаптях. День клонился к вечеру…

Мансур хрипел, из его рта шли кровавые пузыри. Алтан подошел, посмотрел на лежащего на конской попоне тысячника, с мускулистым оголенным торсом, перетянутым от плеча через грудь окровавленной тряпкой. Он еле сдерживался, чтобы не показать своего полного удовлетворения таким исходом дела.

– Как это случилось? – Алтан спросил, конкретно ни к кому не обращаясь.

– Он стал рубиться с орысским коназом. Мансур оступился и тот его срубил, – ответил один из сотников стоявший рядом.

– Беру командование на себя… пока Мансур не выздоровеет, – властно проговорил Алтан и еще раз взглянул на стонущего в беспамятстве Мансура, чтобы окончательно убедиться – он уже никогда не встанет.

Случилось то, о чем в тайне мечтал Алтан. Мансур не смог одержать победу, более того положил две сотни из пяти, а сам скорее всего смертельно ранен. Для полного воплощения всех его ожиданий надо бы вступив в командование одержать громкую победу… Но, он не такой дурак, чтобы вновь гнать оставшихся в живых воинов на штурм этой нищей, но на удивление хорошо укрепленной деревни. Он просто их выведет отсюда, выведет из этих лесов и болот, чем без особого риска завоюет авторитет и у воинов и возможно у вышестоящих начальников. Конечно, это не то что хотелось бы, но выбора, похоже, не было. Собрав сотников, Алтан объявил: