Вадим Каргалов - Даниил Московский

— Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.

Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперед, и все замерли. Глаза Тохты злые и голос резкий.

— Ха! — выдохнул он. — Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.

В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.

— Великий и могучий хан…

— Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе багатуров, зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем.

Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и, по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.

Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:

— Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир — в Городец, где был отцом, на княжение посажен.

— Эко заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.

— Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.

— То одному Богу ведомо. Однако мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тя хан ярлыка.

— Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михайло.

Ерема поддакнул:

— По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чать, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?

— Настанет и на него час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.

— Прежде за московским князем хитрости не водилось.

— От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен и храбростью наделен.

— Племянник Иван еще малолеток.

— Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.

— Прежде Юрия к рукам прибрать. Ох, ох, послал Бог племянников.

Ерема спрятал ухмылку в лопатистой бороде.

— Яблоко от яблони далеко ль катится?

— И то так.

В камору заглянул гридин:

— Великий князь, к те царевич.

Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:

— Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.

Великий князь перекрестился.

— Услышал Господь мою молитву. — Повернулся к боярину: — Принеси, Ерема, царевичу два десятка скоры за весть добрую. Я ведаю, и твое слово ханом услышано…

Проводив царевича, князь Андрей бросил Ереме:

— Вели, боярин, еды подать, оголодал я.

Съехались в Москве. Позвали и князя Федора, да тот отмолчался. Даниила и Михайлу тревожило: с чем Андрей из Сарая воротился? Ужли татар наведет, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов, но тогда Тохта пошлет столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.

— Как поступим, Михайло Ярославич?

— Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что гридни русские славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.

Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:

— Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст, свинья не сожрет, брате Михайло.

В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Сто-дол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридня:

— Отчего тревога, Герасим?

— Не ведаю, князь.

В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:

— Орда?

— Нет, княже, весть добрая.

— Сказывай, — облегченно вздохнул князь.

— Дозор из степи, великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.

— Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.

— Да уж велел поднять гридня Олексу, одвуконь поскачет.

— Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей. Поди, мыслил, как карать нас станет.

Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:

— А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?

И посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:

— Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул на Дмитрия Александровича с царевичем Дюденей, поди, не запамятовал?

Даниил нахмурился. Он не любил напоминании о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.

— Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.

Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:

— Кажись, пронесло грозу.

— Погоди ликовать, — осадил Даниил сына, — ордынцы коварны.

— Ужли коварней дядьки нашего?

— Господь воздаст ему, — ответил Даниил. — Всяк за свои действия ответ понесет.

— Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передается, — заметил Стодол.

— В крови тонет великий князь, — поддакнул Даниил. Юрий хихикнул:

— Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.

Иван на брата посмотрел осуждающе:

— Не тронь тетку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

— Иванова правда, — согласился князь, — у княгини Анастасии своя жизнь. — И уже Стодолу: — Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огня и зажгла фитилек плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, несколько луковиц, все уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, заметил:

— Ты еды-то помене, чать, тверичи не дадут помереть от голода.

— Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридня замуж пойти, сколь раз зареклась. И чем ты мне приглянулся?

— А я гуслями тя взял.

— Только и того.

— Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарьюшка. Ну, мне пора.

Заглянул в зыбку:

— Марья на тебя, Дарьюшка, похожая. Красавица.

— Уж и скажешь! — сладко рассыпалась в смехе Дарья.

— Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушел.

Снежным бездорожьем гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.