Вадим Каргалов - Даниил Московский

— Отчего невод не заводите?

— Только вытащили, княже.

— Ну?

— Не больно.

— Что так?

— Видать, залегла. Перед дождем…

Великий князь и боярин вернулись во Владимир после того, как рыбаки во второй раз вытянули пустой невод.

Неудача на рыбалке не огорчила князя. В тот день его не покидало хорошее настроение. Часто возвращался к сказанному Еремой. Случится, умрет Даниил, и по старшинству и по положению великий князь заберет на себя землю переяславскую. Юрию хватит одной Москвы, и пусть благодарит, что он, князь Андрей, помог Москве сохранить Коломну…

В сознании промелькнуло — умер Дмитрий, не станет Даниила, и только он, Андрей, останется из братьев.

Скользнула мысль — и нет ее. Что оттого князю Андрею? Недружно жили, а когда отец на княжества их рассадил, еще большая вражда обуяла братьев, будто и не Невского они дети. Кровь родная не трогает жалостью сердце великого князя Владимирского. За вечерней трапезой много пил вина, но хмель не брал. Князь Андрей все выискивал, какие от братьев обиды терпел, себя распалял, но, сколько ни старался, на ум ничего не приходило. Так и спать удалился.

А наутро, едва очи продрав, велел звать тиуна Елистрата. Пока умылся и расчесал жидкие волосы костяным гребнем, приковылял тиун, остановился у порога. Надевая рубаху, князь объявил:

— Отправляюсь я, Елистрат, к хану, обоз готовь.

— Что так?

— Сказывал Ерема, Даниил плох. Юрий же молод, а хану решать, кому Переяславль отойдет.

Тиун бороденку потеребил:

— Дары сам, княже, отберешь?

— Те, Елистрат, доверю, не впервой. Да последи, чтоб рухлядь молью не бита была, в коробьях уложена. Прикинь, ордынцы на дары падкие. Не в очи, в руки заглядывают. Покуда не подмажешь, слова доброго не услышишь.

— Ох, ох, сами по миру ходим, а Орду ублажай, — запричитал Елистрат. — Нет бы на торг, гостям иноземным ту рухлядь продать. Так нет же, нехристям отвозим.

— Ладно, старик, жадность твоя ведома. В полюдье доберем. Стряпухам накажи — еды не только в дорогу, но и там, на прожитье, имелось бы. В Сарае деньгу побережем.

Тиун выходил уже, как князь Андрей окликнул:

— Лалы [103] Лалы — драгоценные камни (изумруды, рубины). да золото и серебро самолично отберу. Ты же, Елистрат, возьми в скотнице ту броню, что у свеев купили, шелом да дармицу. То я хану в дар поднесу.

— Ох ты, батенька, — простонал Елистрат, — за ту броню плочено, плочено. Тохта того не стоит.

— Может, и так, но хану годи да годи. Да смотри, Елистрат, в полюдье без меня отправитесь, все соберите без жалости, и чтоб за прошлое вернули. Смерд, коли не поучать, на шею сядет. За прошлый год сколь недобрали!

У двери тиун столкнулся с Еремой.

— Что печален, Елистрат?

— Тут, боярин, великого князя послушаешь, заплачешь…

Ерема князю поклонился, спросил с усмешкой:

— Чем, княже, Елистрата обидел?

Но Андрей Александрович на то не ответил, сказал:

— Готовь гридней, дворецкий, в Орду едем.

— Спешно? Уж не Москва ль причина?

Князь Андрей кивнул:

— Догадлив, Ерема.

— С тобой, княже, привык. Который годок дорогу в Орду топчем. По всему чую, до лета не воротимся…

— Уж так…

Вечером того же дня князь Андрей побывал на владычином подворье. В сенях великого князя встретил чернец, проводил в палату. Митрополит уединился в молельной; услышав о приходе князя, вышел.

— Здрави будь, владыка. — Князь Андрей склонился поясно. — Побеспокоил тя, прости.

— Садись, великий князь, в ногах правды нет.

— Так ли уж? — рассмеялся князь. — Смерды, коли на правеже постоят, умнеют.

Сел в плетеное кресло. Митрополит пригладил седые волосы, подождал, пока князь сам заговорит, с чем явился.

— В Орду отъезжаю я, владыка, за благословением к тебе. Помолчал митрополит Максим, мутными от старости глазами долго смотрел на князя. Наконец промолвил:

— Дела великого князя моим умом не понять, но о чем сказать хочу: повременил бы до весны.

— Что так, владыка?

— Побывал у меня инок из Москвы, слова епископа передал: князь Даниил болен тяжело, как бы не преставился.

— То известно. Однако дела великокняжеские не ждут. Не на пир званый еду я.

Митрополит вздохнул, а Андрей Александрович продолжал:

— Даниил — брат мой, и то мне ведомо, но дружба с ханом мне дороже. Я хану служу.

Взметнул митрополит белые от седины брови, произнес властно:

— Ты не слуга ордынского хана, ты великий князь Владимирский и помнить о том должен.

Поднялся князь Андрей, сказал раздраженно:

— Знаю, но и иное помню: власть эта мне ханом дана и он отнять ее может. Путь мой, владыка, дальний и опасный. Да и в самой Орде ровно в клубке змеином… Благослови, владыка.

Встал и митрополит, поправил золотой крест на тощей груди:

— Бог с тобой, княже Андрей. Яз упредил тя, поступай, как твое сердце указывает, и пусть Господь бережет тебя.

По сосновым плахам Красного крыльца один за другим поднимались бояре и, не задерживаясь в просторных сенях, проходили в гридницу. Торопились, гадая, зачем званы. Ведь неспроста кликал князь. Такое случается, когда есть потребность выслушать совета боярского. На боярах ферязи долгополые, рукавистые, золотой и серебряной нитью шитые, камнями самоцветными украшенные. В гридницу входя, отвешивали князю поклон, рассаживаясь по лавкам вдоль стен. Даниил сидел в высоком кресле, седой, борода стрижена коротко, а лик бледный, накануне прихватило его, едва отдышался. Горящими глазами смотрел на входящих бояр. Вот они, его опора, товарищи боевые. Хоть и годы у каждого немалые, а каждый еще в теле и саблю в руках удержит.

Когда бояре собрались, промолвил с сожалением:

— Жаль, нет Стодола. Ожидаю его возвращения с нетерпением великим. — Потом повернулся к стоящему у княжьего кресла отроку, велел: — Зови княжичей старших, Юрия и Ивана.

Устало закрыл глаза, подумал: «Эк вытрепала меня хворь».

Бояре перешептывались, блуждали очами по стенам гридницы, где развешаны княжьи охотничьи трофеи. Каждый из них мог бы с точностью сказать, где убит вот тот лось, чьи рога висят в простенке меж окон, или тот ярый зубр, голова которого рядом и какого они с князем Даниилом подвалили в дальнем лесу, за Дмитровом, либо того клыкастого вепря, чья голова красуется над княжеским креслом…

Вошли княжичи, поклонились боярам и по истоптанному ковру приблизились к отцу, поцеловали у него жилистую руку. Даниил, указав им на кресла рядом с собой, спросил:

— Поди, не догадываетесь, зачем званы?

И был его вопрос не только к сыновьям, но и ко всем.

— Значит, дело важное, коли собрал, — хором заговорили бояре. — По-пустому не покликал бы.

Даниил печально усмехнулся:

— Да уж серьезней нет. — И ласково посмотрел на сыновей.