Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)

Мефодий и Константин дары приняли. Но тут с кафизмы поднялся Михаил III и обратился к философу:

— Знаю, что ты ещё слаб после болезни, но кроме тебя и Мефодия некому исполнить то, о чём просят послы…

— Слаб я, и не совсем здоров, но с радостью понесу просветительство, как всегда носил, и готов за христианскую веру умрети. Как и брат мой! — с блеском в глазах ответствовал Константин.

А в глазах послов моравских появилась радость.

Я стоял и думал: всё Константином забыто, все обиды, наносимые философу после каждого путешествия, да и не мыслил он и жизни иной… Высшее предназначение, удел его — нести людям Крест Господень, просвещать их Христовым учением… И какие тут обиды!

Снова я увидел на приёме во Дворце и Ктесия. Он опять, как позже выяснилось, включён в наше посольство, поплывёт капитаном диеры «Стрела». Кто ему покровительствует, кому он служит?…

Такой вопрос я задал Константину, но он был очень занят предстоящей поездкой, поэтому лишь махнул рукой. Тогда я тоже решил взять с собою «своего» человека… Доброслава… Только надлежит уговорить его поехать. Поедет ли в такую даль? Он да Бук нужны будут нам…

Я стал наводить о Доброславе справки, но в скором времени он и сам объявился: жил в предместье святого Мамы у русских купцов, от них и сведал, что философ с братом в Константинополе, и поспешил к нам. Я ему тогда и предложил сопровождать нас в Великоморавию. Правда, пошёл на маленькую хитрость, сказав, что Константин неважно ещё чувствует себя после болезни…

— В таком случае я обязан поехать…

— А кого взять вместо Дубыни? То есть вместо Козьмы, прости Господи…

— Может, грека Светония из таверны «Сорока двух мучеников»? — предложил Доброслав.

Одноногий Орест, узнав для чего нам понадобился силач-конюх, отпустил его.

В базилике Санта-Мария Маджоре в Риме, старшей по возрасту храма Софии в Константинополе на целый век, закончилась литургия и верующие стали подходить под благословение папы, ведшего сегодня богослужение.

Николай I, высокий, но с заметным брюшком, выдававшим в нём любителя сытных вечерних трапез, поспешно клал на головы ладонь с растопыренными пухлыми, короткими пальцами, а другую, согнутую в кулак, совал в губы прихожан. Только по орлиному носу да смуглому цвету лица папу можно было причислить к итальянцам, хотя его дородность говорила о том, что он потомок варваров, завоевавших некогда «вечный город». Об этом шептались, но чтобы прекратить подобные измышления, Николай I последовательно проводил в жизнь христианское учение латинистов, сплачивая вокруг себя тех, кто умело мог сочинить устав, составить правило благочиния, начертать поучение, стилизовать для мирских нужд молитву и истолковать нужное место Писания так, чтобы ещё раз подчеркнуть, что наместник Иисуса Христа на земле есть папа римский, и что он — единственный и непогрешимый в делах веры и нравственности. Поэтому его власть выше даже власти Вселенских соборов, для которых источником вероучения всегда оставалась Библия; папа Николай I включал в этот источник и свои постановления и собственные суждения. Таким образом в лице гордого византийского патриарха Фотия он обрёл злейшего врага.

Когда базилика опустела и над городом Семи холмов полился колокольный звон, возвещающий об окончании литургии, Николай I с иерархами церкви проследовал в крещальню, где за мраморными колоннами располагалась комната отдыха папы, служившая и трапезной… Там служки уже зажгли толстые свечи на длинном столе, заставленном серебряной посудой с едой и золотыми кувшинами с разными винами.

Папа любил красное вино, его наместник, архиепископ венецианский, предпочитал светлое рейнское, вкусами других можно было и пренебречь, — выпьют, что подали…

Когда пригубили из золотых кубков и принялись за куропатку в сметанном соусе, в комнату вошёл гонец и протянул Николаю под восковой печатью грамоту. Папа поднял кверху пальцы правой руки, с которых стекал жир, и кивком головы приказал прочитать.

Послание пришло от Игнатия с острова Теребинф, в котором он извещал о просветительской миссии в Великоморавию солунских братьев.

— Ладно бы Константин, но и брат его не усидел на Олимпе, подался в края дальние… Они ещё пожалеют!

Архиепископ слегка улыбнулся, чуть скривив тонкую щёлку рта, который казался безгубым даже тогда, когда его преосвященство вкушал пищу или говорил.

К Константину римские иерархи давно уже относились плохо, зная, чью волю он готов ревностно исполнить — волю Фотия, обуянного гордыней, с каждым днём всё более становившегося их злейшим врагом.

После того, как философ в Крыму отыскал мощи святого Климента, Николай ещё надеялся, что они будут переправлены в Рим (папа заказал для них уже золотую раку), но малую часть останков христианского великомученика Константин оставил в Херсонесе [229] При взятии в 988 году князем Владимиром Херсонеса, где он принял крещение, эту часть мощей святого Климента перевезли в Киев. , а большую привёз в Византию, и патриарх поместил их в святой Софии и делиться с Римом не намерен… Поэтому философ обречён на смерть. Папе сказали, что в пищу Константину не раз подсыпали отраву, но беду от него отводил Господь.

— Не Господь, а Сатана! — с жаром воскликнул Николай. — Мне известно, что Константин возит с собой какого-то язычника, который пользует его травами и наговорами… Теперь едут в Великоморавию, и этой миссии солунских братьев мы должны помешать! — уже тише продолжил папа. — Она грозит нам многими неприятностями… Проповеди Божьего писания они будут вести на родном для славян языке. Константин и Мефодий изобрели для них азбуку и в монастыре Полихрон перевели с греческого священные книги, которые будут теперь читать тысячи и тысячи славян… А это значит, что слово легатов они отринут, и богатые земли уйдут из-под нашего влияния…

Сейчас папе поддакнул и наместник венецианский. Николаи I повелел готовить послание епископу Зальцбургскому в Германию, образовавшуюся, как Италия и Франция, каких-нибудь восемнадцать лет назад после заключения договора о разделе Великой Франкской империи [230] Договор был заключён в городе Вердене в 843 году между тремя внуками императора Карла I. .

Митрополит херсонесский Георгий — духовный отец Аристеи — гладил её по голове широкой ладонью, словно маленькую, и говорил слова утешения:

— Дочь моя, такова Божья воля… Ты теперь одна, но не впадай в грех. Воспитывай сына, молись Господу Иисусу нашему, следуй его заповедям. И запомни: тебе, христианке, любить язычника — грех… Великий грех!

— Значит, я вдвойне грешна, отче, ибо любила язычника при живом муже.