Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)

Теперь совсем вызвездило. Вот оно, небесное воинство… Вдруг упала звезда, другая… Это ангелы воюют с демонами, а мы, грешные на земле человеки, поем тогда осанну — «Спаси, я молю!» Поют и умные, и глупцы… Но сказано в книге Экклезиаста: «Число глупцов бесконечно…» Поэтому хор их звучит громче…

«Господи, спаси и помилуй нас — глупцов!..»

Утром я смог уже побродить по берегу Моравы возле городка, правда под неусыпным бдением грека, Крока и Бивоя, которых Горимир тоже оставил со мной. Чуть в стороне на холме я увидел странное сооружение: два врезанных друг в друга цилиндра с высокими стенами, выложенными красивыми фресками. Цилиндры заканчивались двумя куполами с золочёными крестами.

— Неужели это храм? — спросил я Крока.

— Да, отче… Он построен по проекту ирландского миссионера, душа которого давно витает в чертогах Господних. Думаю, он заслужил делами на земле царствие небесное. А сейчас в храме настоятелем святой отец Славомир, из мораван, как и я… Ученик того миссионера.

— На каком же языке он читает прихожанам проповеди?

— На греческом… Как и его учитель! — воскликнул Крок, удивляясь моей неосведомлённости.

— Ах, да! — спохватился я.

И тут припомнились мне строки из хартии князя Ростислава василевсу Михаилу III, которую после приёма в Большом императорском дворце моравских послов нам показал патриарх. В ней говорилось, что проповедуют в Моравии священники «из влах, из немец и из ирландец». И на наши недоуменные вопросы по поводу последних, Фотий пояснил, что в Моравию они проникли ещё два столетия назад, когда у англо-саксов образовались две церкви: римская и ирландская, находящаяся в тесной связи с нашей, греческой…

— Чуть повыше отсюда, если скакать берегом Моравы или плыть против её течения, обнаружишь селение Микульчице. На его краю стоит прямоугольная базилика — это княжеский храм, где службу ведёт баварский священник на немецком. Ростислав хорошо этот язык разумеет, к тому же посещает сей храм и сын Людовика Немецкого Карломан, который живёт при нашем князе…

Снова не мог я сдержать недоуменного вопроса. Крок ответил:

— В королевстве Людовика тоже не всё ладно… Из-за власти все тяжбы да напасти… У нашего князя — с племянником, у Людовика — с собственным сыном. Знать, власть-то слаще мёда…

— Если бы только мёда… Наверное, слаще чего- то такого, что нам, простым смертным, не дано изведать, — вставил в разговор своё суждение доселе молчавший Бивой. Хотя он, видно, молчун по природе своей…

Светоний лишь переводил взгляд с одного на другого и третьего: говорили мы на славянском, он не понимал ничего и поэтому злился. Глаза выдавали… Я ему сказал по-гречески, что речь идёт о власть имеющих.

— О-о, власть! — улыбнулся конюх таверны «Сорока двух мучеников» и подытожил: — Хозяину — власть, а холопу — слезы…

— Во-во! — закивали головами Бивой и Крок. Греческим они владели. С этого мига в присутствии Светония мы стали разговаривать на его языке. Чтобы не обидеть обидчивого силача…

А ещё через день я присутствовал на проповеди отца Славомира, высокого, широкоплечего, с густой каштановой бородой красавца, мощь и стать которого не могли скрыть даже широкие священнические одежды.

В одной из ротонд читал он молитву один, без помощника, при тусклых свечах. Икон не было, а святые, Иисус Христос и Богородица нарисованы прямо на стенах; из-за давности лет краски потускнели, потрескались, — по ликам апостолов нельзя и угадать, кто Пётр, а кто Павел, кто Фома, а кто Андрей…

Прихожанами сейчас являлись стражники крепости, несколько крестьянских словацких семей, калеки и нищие. Убогих мы встретили ещё у входа в храм, где они просили милостыню. Оказывается, их находилось много и внутри.

Я присоединился к отцу Славомиру и стал помогать проводить службу. С чуть возвышенного места, коего амвоном-то нельзя назвать, мне было видно, как паства отзывалась на молитву. Некоторые из стражников, понимающие по-гречески, шевелили губами, повторяя вслед за нами слова, и крестились, крестьяне же и все остальные глазели по сторонам, кое-кто из них откровенно зевал… Да и неудивительно, молитва, возносимая Богу на чужом языке, не могла захватить их сердца и проникнуть в душу…

Понимал это и Славомир, потому что к концу службы он начал торопиться и вскоре, оборвав её, ушёл в боковую дверь и позвал меня за собою.

— Вот так каждый раз! — сокрушался он после. — Не ведает большинство, чему и как молятся… Я им объясняю потом на родном речении, кто такой Иисус Христос, Пресвятая Дева Мария, Дух Святый, апостолы. Но творить молитвы прихожане не могут…

— Вот мы и приехали сюда, чтобы научить. Чтоб знали церковные каноны, Евангелие и читать их могли…

— Ведомо сие… Наслышан и о Константине-философе, и о брате его — Мефодии. И о вас тоже, отче… Славомир моё имя.

— Сказали мне о тебе, святой отец.

— Постараюсь быть ревностным учеником солунян… И хочу, чтоб земля моравская возносила хвалу Богу на родном языке. Все силы на это отдам [253] Славомир, ставший лучшим учеником Константина и Мефодия, отдал для блага родины не только все силы, но и жизнь… Когда Святополк предал Ростислава, немцы захватили Моравию и разделили её на два маркграфства, посадив в них своих управителей. Власть же Святополка как князя стала совсем ограниченной. Славомир поднял на борьбу жгучим проповедническим словом мораван и словаков и погиб. Но плодами победы воспользовался все тот же коварный Святополк. !

Я спросил Славомира о калеках, коих тут множество.

— А что бы ты хотел, отче?.. Девин — почти приграничная крепость. И ей всякий раз достаётся… К тому же над Девином висит женское проклятие…

— Что сие значит?

— Послушай, я расскажу.

И вот что поведал Славомир.

…Произошло всё спустя несколько десятилетий после того как умер великий князь Само. Совсем недавно могущественный союз западных славян начал распадаться, вожди племён, будь то черные хорваты, сербы, моравы, словаки, стали править каждый сам по себе; между ними возникали раздоры, и не находилось того человека, который бы сумел остановить распри и снова объединить всех в единое целое. Мог бы это сделать правитель словаков, но он уже был стар, а сыновей ему не дала богиня Морана, — лишь дочерей. Старшую звали Сватава. Всем она удалась: и красотой, и сердцем, и силой её не обделили. Наравне с мужчинами хорошо она владела мечом и луком, вихрем скакала на резвых конях, расплетя толстую косу, и тогда волосы, как знамя, реяли на её головой…

Под стать повелительнице подобрались и девушки из её дружины. Особенно Радка: с озорными васильковыми глазами, гибкой фигуркой лихого воина, с короткими волосами, удобными для того, чтобы заправлять их под боевой шлем. Дружинницы много времени проводили за занятиями с луком, мечом, учились приёмам верховой езды и с долей презрения взирали на мужчин. Поговаривали, что среди тех, кто носит хозы, вряд ли найдётся один, кто обладает хотя бы сотой частью мужества и ума князя Само. Кто-то указал на достоинства молодого вождя Незамысла из Велеграда, небольшого тогда ещё селения: приезжал вождь к Сватаве, хотел взять её в жены, но он ей не приглянулся, и девушка ему отказала. Незамысл затаил на неё обиду…