Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.1

Ермилка подвел царю рослого коня. Пугачев проворно вскочил в седло, взмахнул рукою. Всадники гурьбой двинулись за ним. «Нет уж, хватит, — бормотал он про себя, сплевывая по ветру. — Правильно сказывают: с бабой свяжешься, сам бабой обернешься. Нет уж, будет!.. Нам и своих, придворных, отбавляй — не надо…»

— Ты что-то молвил, батюшка, ваше величество? — подъехав к нему, подал голос Чика.

— Так это я, — не сразу откликнулся Пугачев. — Вот, к примеру, эта Харлова у нас… Как волчицу не корми, а она все в лес да в лес глядит. А ведь женщина-то какая… Загляденье! — воскликнул Пугачев и глубоко вздохнул.

— Эх, батюшка, — возразил Чика. — На мой мужичий характер, всякая баба хуже козы. Да у семи баб и половины козьей души не будет… Ха-ха-ха!..

— Захлопни рот, Чика! — осадил его Пугачев. — На дело едем.

— Винюсь, батюшка, прошибся.

Ночь была еще в полной силе. Расшалившийся с вечера ветер почти угомонился. Он лишь ползал по лысым взгорьям да, бросаясь в крутые балки, исподтишка шевелил там черные оголенные кусты. И ни единого звука вокруг, кроме этого ползучего ветреного шороха да бодрящего слух снежного скрипа под конскими копытами.

Выехав за слободу, всадники увидели справа от себя шесть бурно пылавших в темноте больших костров. Хитрость Пугачева удалась: с ближайших форпостов крепости по пожарищу открыли орудийную пальбу.

Тем временем, пользуясь попутными к городу местными прикрытиями, Пугачев с Чумаковым довольно искусно расставили подвезенные среди ночи пушки, выслали вперед цепи стрелков и чуть свет открыли канонаду. Крепость отвечала. Перестрелка с перерывами продолжалась почти весь день, но без всякого успеха для обеих сторон: только попусту тратили порох и ядра.

К крепостному валу во время перестрелки подъезжали одиночные пугачевцы и, не страшась пуль, кричали:

— Эй, господа казаки! Защитнички! Одумайтесь-ка, поклонитесь-ка государю Петру Федорычу! Он, батюшка, с нами.

— Никаких батюшков ваших не признаем, мы матушку Екатерину признаем! — орали в ответ с вала.

— Вашей Катерине наша Марина двоюродная Прасковья! — в ответ бросали озорники пугачевцы.

К вечеру, собрав совет, Пугачев держал такое слово:

— У Рейнсдорпа на каждую нашу пушку по пяти своих. Нет, детушки, нужды нам почем зря людей расходовать. Мы их, изменников, ежели не сдадутся, голодом выморим!

Втайне он не терял надежды как-нибудь захватить крепость врасплох. В течение двух недель, почти ежедневно, он подвозил пушки к крепостным фортам и размещал их всякий раз ближе да ближе к цели. Снова орудийная перепалка, снова приступ, снова ответная вылазка защитников, короткая схватка — и беспорядочное отступление осаждающих. Преобладающее количество крепостной артиллерии явно брало верх над пугачевцами, и тогда Емельян Иваныч решил, что «в крепость влезть не можно, с малым числом пушек крепости не одолеть».

Но вот стали приходить известия, что небольшими самочинно возникавшими отрядами пугачевцев заняты на Урале купеческие заводы: Воскресенский, Преображенский и Верхотурский. Вскоре в стан Пугачева были доставлены и трофеи: несколько пушек, снаряды, порох и деньги.

Емельян Иваныч всему этому был много рад и начал изыскивать способы к дальнейшему развитию своей артиллерии. Он направлял в разные стороны указы, или, как их называли в Петербурге, «прельстительные письма». Засылал на места и своих людей. Как-то он приказал разыскать и доставить к нему Хлопушу-Соколова.

Огромный, слегка подвыпивший Хлопуша, в новых валенках, черненом нагольном полушубке, перехваченном красным кушаком, подойдя к дому Пугачева, полез было на крыльцо, но его остановил караул:

— Куда прешь! Ослеп, что ли?..

— К самому требуют. Шигаев прибегал за мной с час тому назад.

— Эй, Маслюк! Давай во дворец к дежурному! Безносый-де просится.

Заскрипели ступеньки, запела скрипучую песню дверь, через минуту Маслюк крикнул сверху:

— Пущай идет!

Хлопуша только головой крутнул на новые порядки, выругался про себя, сказал: «Оказия» — и грузно пошагал наверх.

Его провели в боковую горницу. На окошках цветы, посреди пола, в кадке, большое заморское деревцо с разлапистыми листьями, над ним, у потолка — русский чиж в клетке.

Царь играл у окна с Шигаевым в шашки. На крутом плече Пугачева, перебирая лапками и задрав хвост, ужимался, мурлыкал, терся головой о волосатую царскую щеку белый котенок.

— А-а, Хлопушка! — произнес Пугачев и «съел» у зазевавшегося Шигаева «дамку». — Сыт ли, здоров ли?

— Благодарим покорно, покудов сыт и в добром здравии… чего и вашей милости желаем.

— О моей милости не пекись, за мое здоровье попы во всех церквах, снизу доверху, Бога просят.

Хлопуша умолк. Волосы у каторжника гладко причесаны, борода аккуратно подстрижена, взгляд диковатых белесых глаз вдумчивый, через искалеченный нос — чистая, поперек лица, повязка.

— А я ведь думал, Хлопуша, что ты все у меня повысмотришь да и к Рейнсдорпу обратно, — продолжал Пугачев, прищуривая правый глаз на шашки.

— Пошто мне бегать. — прогнусил Хлопуша. — Ходил однова тайком к своей бабе с робенчишком, да вот, сам видишь, опять с тобой…

— Ну, и на том спасибо. Коль ты со мной, стало — и я с тобой… Три шашечки зеваешь, Максим Григорьич. Все три, брат! — Пугачев с резким стуком перекрыл у Шигаева шашки, затем искоса, сбоку, взглянул на Хлопушу и спросил: — Ну как там, у Рейнсдорпа, порядки-то каковы, народ-то что гуторит?

— А что народ? Народу положено губернаторишку костить. Да и поделом. Ни тебе фуража для скотины, ни тебе пропитанья для жителей на запас. А как ты его нынче кругом запер, ему теперича ни вздохнуть, ни охнуть!

Пугачев скосил в улыбке рот, но вслед за тем ойкнул и сбросил с плеча котенка: в припадке нежности зверюшка запустил когти ему в шею. Котенок встряхнулся, подбежал к Хлопуше и принялся тереться мордой о его валеный сапог. Верзила нагнулся и огромной горстью взял котенка к себе на грудь.

— В шашках зевака ты отменный, Максим Григорьич, — снова обратился Пугачев к Шигаеву, — смотри, не прозевай, друг, сена в степу.

— Да уж прозевали, батюшка Петр Федорыч, прозевали, — потупился Шигаев и виновато замигал.

— Как так, прозевали? — воскликнул Пугачев. — Шутишь ты?

За Шигаева откликнулся Хлопуша:

— Сей ночи сотни четыре городских подвод на степу были, большую уйму сена в город ухитили, да, поди, не менее подвод в лес по дрова губернатором отряжено.

— Прозевали, ваше величество, прозевали, — подавленно твердил Шигаев, встряхивая расчесанной бородою.