Слав Караславов - Восставшие из пепла

Повозки с оружием, провизией, с награбленным добром вереницами тянулись из города, исчезали в глубоких ущельях Крестогорья. Над повозками, заглушая гортанный говор и крики, стоял истошный плач знатных ромеек, разодетых в роскошные одежды, обутых в расшитые сандалии. Скорее, скорее туда, где возвышалась крепость Цепина, где вставали тяжелые копья лесов, где горы вздымали свои могучие плечи. Быстрее, дальше от страшного, охваченного пламенем Пловдива…

И только Иванко со своими всадниками не торопился в горы. Его конница таилась в окрестных рощах. Лазутчики, прикрытые ветками, ползали по равнине, приносили вести о передвижении ромейского войска. На расстоянии одного выстрела из лука от городских стен отряды Камицы остановились. Пламя пожара, бушевавшего в городе, пустые, без защитников стены, раскрытые ворота, на которых болтались с высунутыми языками повешенные, — все это ошеломило ромеев. Они переглядывались, словно спрашивали друг у друга — нет ли здесь какой ловушки? И лишь когда из крепости вывалила толпа оборванцев, а среди них со смиренным видом — бородатый поп, ромеи убедились, что подвоха никакого нет. Воины Камицы поняли, что только эти ромеи и спаслись от гнева конепаса Иванко, родственника императора. Из ворот с дарами вышли старейшины болгар и павликиане [69] Павликиане — последователи распространенного в Византии и средневековой Болгарии еретического движения, отрицавшего официальную православную церковь. . Их дома Иванко не тронул. Но те, которых он пощадил, теперь боялись мести ромеев.

Солнце садилось за горы. Весенние сумерки все гуще надвигались на долину Хеброса. Последний солнечный отблеск сменялся ночным мраком, лишь кое-где еще светились пепелища. Камица поторапливал воинов и первыми отправил в город пешие отряды и зятьев императора. Это вызвало недовольство конников, которые боялись, что пехота займет лучшие помещения, а им придется спать на мостовых. И тут рассудку вопреки кто-то направил своего коня к городским воротам, прямо на пехоту. За ним ринулась вся конница, топча пехотинцев. Послышались крики, ругань, все смешалось, войско превратилось в неуправляемую толпу. Но этого-то словно и ждал Иванко, его конники вылетели из засады, врезались в обезумевших от страха ромеев. И закипела резня…

Конница Иванко исчезла так же неожиданно, как и появилась. Постепенно затих вдали топот лошадиных копыт. Оставшиеся в живых воины василевса долго еще лежали среди мертвых, не смея подняться.

Начало для Камицы не было вдохновляющим. Он подъехал к городским воротам, чтобы осмотреть мертвых. Их было около ста и столько же раненых. Мертвых собрали в кучу перед самыми воротами, раненых отправили в город. Камица поднялся на боковую башню и долго смотрел в сторону гор. Весенние сумерки затянули горизонт, во тьме маячили черные деревья — молчаливые и таинственные. Где-то там, в горах, сейчас торжествовал любимец и родственник императора, который только что истребил множество его людей. Что ж, война началась… Камица запахнул плащ и быстро спустился по каменным ступенькам вниз. Он приказал поставить у ворот тяжелые боевые повозки и усилить охрану на башнях.

Протостратор не боялся Иванко. Он знал, что плохо вооруженному и плохо подготовленному войску трудно бороться с хорошо обученной армией василевса. Но Иванко хитер, и за ним всегда останется преимущество внезапного нападения. И вот он уже не упустил случая. Кто знает, что он еще задумал. А если Иванко сговорится с Калояном из Тырново, то задача протостратора и вовсе будет не из легких. Калоян, Добромир, Иванко… Только бы они не протянули друг другу руку помощи. Камица, правда, сомневался в таком союзе. Ведь царь Калоян вряд ли простит убийце кровь своего брата…

Протостратор, преодолев крутой подъем до верхней внутренней крепости, вошел в большое каменное помещение и прислушался к царящей здесь тишине. Иванко уничтожил в крепости всю мебель, все убранство, оставил одни голые стены. Их нагота навевала невеселые мысли.

Камица распорядился обойти дома наиболее зажиточных болгар, взять у них мебель, ковры и все необходимое для жилья. Не прошло и часа, как пустая каменная крепость превратилась в роскошный дворец, в очаге весело заплясало пламя.

В одной из лучших комнат устроились императорские зятья. Своим приближенным они велели расквартироваться за пределами верхней крепости, но никто из них не желал спускаться в город — долго ли до нового внезапного нападения Иванко. Они предпочли неудобства, лишь бы находиться поблизости от Камицы и двух зятьев василевса.

Камица согласился с ними, но приказал не шуметь. Он нуждался в покое и тишине, чтобы обдумать случившееся и принять план действий: император приказал образумить горца по-доброму, обещал простить его дерзость при условии, что впредь подобного своеволия он проявлять не будет. Камица сомневался в искренности обещаний императора. Для совета о дальнейших действиях Камица пригласил Ласкариса и Алексея Палеолога и сообщил им волю василевса. Императорские зятья долго и молча прохаживались по комнате.

Ласкарис заговорил первым, и он не пытался скрыть своего удивления и возмущения:

— После всего случившегося ты, протостратор, хочешь вести дружеские переговоры с этим грязным конепасом?

— Такова воля василевса…

— Воля василевса была такова, ибо глаза его не видели сожженного города и повешенных на воротах крепости ромеев, протостратор. Никаких переговоров с мизийцем! Ни-ка-ких! — И Ласкарис воинственно ударил мечом по деревянному полу.

Камица хорошо знал, какой он храбрый воин, но ничего не сказал, отошел к двери и прислонился к ней. Он хотел услышать и мнение Палеолога.

— Для нас слово василевса свято, — сказал Алексей Палеолог, перекрестившись. — Но я так думаю — если мы усмирим Иванко не словом, а мечом — император будет доволен!..

— Значит, никаких переговоров?..

— После того, что сделал этот конепас, наша честь не позволяет вступать с ним в какие бы то ни было переговоры.

— Значит, будем разговаривать мечами… Я вас правильно понял?

— Да, протостратор…

В теплой синеве неба пел жаворонок. Его песня мешала Камице думать о врагах, запершихся в Кричимской крепости, о предстоящем штурме логова мятежников, она навевала мысли о весенних цветах и радостях жизни. Протостратору хотелось лечь на землю и беззаботно слушать пение птиц, жужжание пчел. Что ему нужно? Слава, богатство? Зачем? У него все это есть. Мануил Камица знал, что ему нужна только свобода! Он хотел быть сам себе хозяином и не хотел кому-либо подчиняться, по чьей-либо воле воевать с непокорными болгарами. Сбросить бы с себя эти тяжелые железные доспехи, босиком пройтись по полю, ощутить приятное покалывание на своих изнеженных ступнях. Но судьба распорядилась иначе: он видел лица и глаза, полные ужаса, кровь, слышал стоны умирающих, он должен был приказывать, а люди — исполнять его приказы. И Камица распорядился повесить на воротах Филиппополя ровно столько же богатых болгар, сколько было повешено ромеев. Ромеев заменили болгарами, веревки остались те же. Они одинаково верно служили и тем и другим, крепко держали свои жертвы, а ветер равнодушно раскачивал их.