Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 2

Особенно интересным в этом письме было для меня то, что в наши края приезжал Шовель вместе с Сен-Жюстом [105]и Леба [106]и что они расправились с гражданскими и военными властями Страсбурга, собиравшимися сдать немцам крепость. Видно, республика пришлась не по вкусу этим аристократам-федералистам — они предпочли бы остаться холопами знатных вельмож, чем быть свободными людьми; у них обнаружили белые кокарды, а в сторожевых будках на укреплениях — флажки с короной и лилиями. Посты не охранялись, раненые погибали в госпиталях, — словом, с каждым днем все яснее обнаруживалось предательство. До суда этих изменников — мэра Дитриха и муниципальных чиновников — отправили из города: кого увезли в Париж, кого — в Мец, в Шалон, в Безансон. Вот о чем написала мне Маргарита, а также о том, что весь край опять кишит монахами, капуцинами, неприсягнувшими священниками, которые вернулись в Эльзас с пруссаками и австрийцами, но их, конечно, сразу всех выловят и царство справедливости не замедлит восторжествовать.

Хоть мне и приятно было получить весточку от Маргариты, узнать, что мой отец по-прежнему чувствует себя хорошо, а братишка Этьен горюет лишь о том, что по малолетству не может записаться в волонтеры и пойти барабанщиком, все же меня, как вы сами понимаете, тревожила мысль, что сто тысяч австрийцев и пруссаков находятся всего в десяти лье от наших мест и, значит, Пфальцбург, несомненно, подвергнется бомбардировке, домик моего отца сожгут, поля дядюшки Жана разорят и всех любимых мною людей ждет нищета. Разумеется, все это не радовало меня, и я предпочел бы сражаться, защищая родные края, чем истреблять в Вандее несчастных крестьян, которых можно корить лишь за их невежество, да и то они в нем не повинны.

Словом, сердце у меня сжималось от этой мысли. Но больше всего возмутился я, узнав, что наш дурень Валентин, добровольно пошедший кузнецом в армию принца Конде, имел наглость написать дядюшке Жану, что недолго ему осталось разгуливать по белу свету: веревка для него-де уже свита, петля сделана и скоро его где-нибудь вздернут. До сих пор я смотрел на Валентина с жалостью, считая, что нельзя винить человека, если он от природы глуп, но после такой его выходки понял, что он озлобился, и это огорчило меня. Ну, что тут можно сказать? Дядюшка Жан распалился вовсю и теперь мечтал только об одном: встретить своего бывшего компаньона и расквитаться с ним.

Письмо Маргариты, доставившее мне столько радости, вместе с тем усилило мое негодование против изменников; я понял, что наши враги только и рассчитывают на помощь этих негодяев, и потому придется под корень истребить предателей.

В тот же день после обеда прибыл Россиньоль. Это бывший часовщик, ставший после взятия Бастилии полковником жандармерии, — человек сухощавый, с крупным носом и быстрыми, часто моргающими глазками. Он был опоясан широким трехцветным шарфом и носил, как то положено командующим, треуголку без галунов. Вестерман со своими гусарами уже преследовал вандейцев; Россиньоль отдал приказ поддержать его и преследовать вандейцев в направлении Боже.

Около полутора тысяч, а то и больше патриотов, пеших и конных, вышли из ворот Сент-Обен. Погода стояла отвратительная. На другой день мы узнали, что наш отряд национальных гвардейцев пришел слишком поздно: роялисты, остановленные за пять часов до того под Ла-Флешем четвертым Сартским батальоном и двумя пушками на мосту, переправились через реку выше по течению и завладели крепостью; но почти сразу стало известно и то, что они тут же ее оставили и, преследуемые Вестерманом, двинулись на Ле-Ман. Дело в том, что несметная армия, состоявшая из крестьян, женщин, детей, стариков, священников, монахинь и проч., не могла долго существовать на одном месте: всей этой орде нужно было есть и пить, и за несколько часов она выпивала и пожирала все, а затем, опустошив амбары и погреба, двигалась дальше.

Россиньоль тотчас повернул на Шатобриан, а оттуда на Ренн. Из Анже немедленно выслали сильный отряд, который должен был на дороге к Ле-Ману соединиться с дивизией Марсо. В этом отряде состоял и я; хоть я был еще слаб, но меня радовало то, что я вновь на свежем воздухе, — так тяготила меня жизнь взаперти, в казарме или в госпитале. Шел дождь вперемежку со снегом. В тот же день, к вечеру, мы пришли в дивизию — она стояла лагерем вокруг большого селения, называвшегося Фонтен-Сен-Мартен. А штаб разместился в самом селении. Поговаривали о том, что собираются временно назначить Марсо главнокомандующим. Сам он выехал из лагеря часа за два или за три до нашего прибытия — отправился в дальнюю разведку.

Всю ночь мы слышали справа раскаты пушечных залпов. Это к Ле-Ману подтянулись дивизия Мюллера, прибывшая из Тура, дивизия Тилли — из Шербура и солдаты Вестермана, по пятам преследовавшие вандейцев от самого Ла-Флеша. Защитники Майнца, от которых почти ничего не осталось, прибыли из Шатобриана следом за нами под командой Клебера. Дождь, снег, ветер сильно досаждали нам, но каждый предвидел, что дело будет серьезное и думал: «Еще немного терпения, и скоро все наши беды кончатся!» Марк Дивес и Сом с завистью поглядывали на мою новую плотную шинель, но мне было в ней так хорошо, что я ни за какие блага не одолжил бы ее никому.

На рассвете наконец послышались окрики дозорных: «Стой! Кто идет?» Потом проскакала кавалерия, и мы узнали, что возвратился Марсо. Сварили суп, а когда поели, свернули палатки и двинулись к Ле-Ману.

В ту ночь между Вестерманом и вандейцами произошли две-три схватки. Вандейцы одержали в них верх.

Никогда я не мог понять, как это у генералов, которые всегда в пути, всегда в седле, вечно получают донесения, допрашивают шпионов, пленных, дезертиров, деревенских мэров, начальников почтовых станций, приказывают вскрывать письма, скачут впереди войска, чтобы обозреть местность и выбрать позиции, а потом совещаются между собой, то на военном совете, то на ходу — как у них после всех этих утомительных дел и многих других, о которых я не могу знать, еще хватает бодрости и сил проводить ночи без сна и утром вновь впрягаться в лямку. Да, мне это казалось просто чудом, а ведь именно так и вели себя настоящие генералы, которых я знал: Обер-Дюбайе, Клебер, Марсо и Бопюи. Удивительно, да и только!

До Ле-Мана нам еще оставалось добрых пять или шесть лье. В Фультурте мы обнаружили дивизию Мюллера и депутатов Конвента — Бурбота и Приера. Шли разговоры о том, что Вестерман потерпел поражение при Понлье; депутаты, как видно, были возмущены. Сделали привал; генералы собрались на совет в доме мэра, а потом мы двинулись дальше. В этих местах солдаты Вестермана зарубили саблями сотни роялистов: всюду мы наталкивались на трупы, лежавшие во рвах, на навозных кучах — в деревнях и в открытом поле; там лежали и наши, уткнувшись лицом в землю. Дождь перестал, но было сыро и очень холодно. Дороги развезло, и они стали непроезжими, особенно для пушек и зарядных ящиков.