Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 1

Папаша Шовель, видя, как я тщательно выбрит, как тщательно заплетена у меня коса, что одет я, как говорится, с иголочки, лукаво посмеивался и называл меня щеголем. И щеки у меня пылали. Он частенько протягивал мне свою табакерку:

— Возьми же понюшку, гражданин Мишель!

Но стоит ли ни с того ни с сего марать себе нос — что еще, пожалуй, подумает Маргарита! И я отвечал папаше Шовелю, что от табака у меня голова болит, а он хохотал, называл меня аристократом, которому не угодно пачкать жабо. Папаша Шовель, большой насмешник, в глубине души любил меня и хорошо понимал, что не ради него одного я торчу тут по воскресеньям с часу до шести-семи часов вечера, делая вид, будто читаю и занимаюсь политикой. Уж очень он был наблюдателен, все подмечал и позволял мне улыбаться Маргарите лишь потому, что считал меня честным малым, иначе, разумеется, выгнал бы меня вон, без стеснения. Он бывал мне рад, одобрял мои взгляды, только всякий раз, при случае, всегда советовал мне читать хорошие книги. Он давал мне на прочтение, из своей библиотеки, все, что я хотел, а собирал он только серьезные книги.

Домик свой он продал, и ходить туда я уже не мог, поэтому читал по вечерам у себя в каморке на чердаке, и расходы на ламповое масло бесили мать. Из-за этого у нас дома шли споры. Если б я каждый раз предусмотрительно не запирал книги в сундук перед уходом, она бы, пожалуй, сожгла их: уже годами капуцины проповедовали, что книги — пагуба для души, что они как древо познания добра и зла, с которого змей сорвал яблоко Адама, чтобы нас изгнали из рая, — словом, несли всякую чушь. Больше всего они ратовали против Библии и Евангелия, потому что народ благодаря этим книгам понял, что негодяи действовали наперекор заповедям Спасителя. Поэтому можно себе представить, в каком глубоком невежестве коснел народ до 89-го года. Шовель приглашал в клуб людей, стремясь к их просвещению, и он был прав: если нищета — страшнейшая язва, то слепота невежества — еще страшнее.

А ведь, пожалуй, наш край — Эльзас и Лотарингия — был самым отсталым во Франции; помнится, как негодовал весь клуб, когда Шовель прочел нам донесение Жансонне [136] Жансонне Арман (1758–1793) — деятель французской революции, член Конвента, примыкал к жирондистам. 31 октября 1793 года был казнен по приговору Революционного трибунала. , гражданского комиссара, посланного в департаменты Вандеи и Два Севра, — он подал его в Законодательное собрание по поводу религиозных волнений. В тот день мы поняли, что там невежество беспросветнее нашего и чревато весьма большой опасностью для народа.

В донесении было сказано, что крестьяне преследуют священников, принесших присягу конституции, осыпают их палочными ударами среди бела дня, а по ночам стреляют в них из ружья, что неприсягнувшие священники продолжают делать свое дело: служат мессы, исповедуют людей и освящают воду у себя на дому, что дороги там так плохи, а несчастные крестьяне, воспитанные в преклонении перед образами святых, так невежественны, что обратить их к новому символу веры — к правам человека, весьма трудно, просто невозможно, тем более что в письме главного викария Борегара, которое передавалось из прихода в приход, священникам Вандеи запрещалось служить мессы в церквах из опасения, что присягнувшие священники окажут пагубное влияние на верующих, а повелевалось собирать прихожан в местах уединенных, где-нибудь под скалою или в овинах, обзавестись простым переносным алтарем и ризой из ситца или какой-нибудь грубой ткани, оловянной церковной утварью и так далее, утверждалось, что такое небогатое убранство при богослужении произведет большее впечатление на простой народ, чем золотые сосуды, напоминая ему гонения, которым подвергалась первая христианская церковь, когда было столько мучеников.

Да, тут-то мы и поняли, как все это было опасно. В тот же день Шовель, прочтя донесение, так нам все объяснил: неприсягнувшие священники, должно быть, получили приказ разжечь во Франции междоусобную войну, а тем временем эмигранты во главе с немцами попытаются к нам нагрянуть. Он сказал, что наверняка таков план наших врагов и, если мы хотим дать им отпор, нам нужно держаться еще сплоченнее.

Все приезжие торговцы возвращавшиеся с другого берега Рейна, сообщали нам, что в Вормсе, Майнце и Кобленце сосредоточено более пятнадцати тысяч дворян и что они только ждут минуты, чтобы двинуть на Лотарингию армии Леопольда и Фридриха-Вильгельма. Итак, необходимо было принять срочные меры, и Национальное собрание объявило 9 ноября 1791 года, что французы, собравшиеся на правом берегу Рейна, заподозрены в заговоре и если до 1 января они останутся по-прежнему в сборе, то будут подлежать преследованию как виновные в измене и подвергнутся смертной казни, а имения их будут конфискованы и переданы в пользу народа [137] На основании этого декрета и декрета от 9 февраля 1792 года было конфисковано и пущено в продажу большое количество дворянских поместий. .

На этот декрет король наложил вето.

И тотчас же усилились волнения в Бретани, в Пуату, в Жеводане; монахи, посланные проповедовать, ставили на перекрестках дорог небольшие распятия и раздавали прохожим четки, иконки и индульгенции, объявляя, что браки, благословенные присягнувшими священниками, не действительны, а все свершенные ими таинства незаконны. Они отлучали от церкви тех муниципальных чиновников, которые отвели церкви присягнувшим и запрещали верующим иметь дело с «самозванцами».

Вот тогда-то жены стали оставлять своих мужей, дети покидать отцов и большинство жителей этих провинций отказались служить в национальной гвардии. В это время в Нижнем Мэне объявился Жан Шуан, как Шиндерганнес со своей шайкой в наших краях. Начали они с малого: грабили скотные дворы и риги, а спустя два-три года прославились, особенно Жан Шуан — дворянство и духовенство признало его незыблемым оплотом трона и алтаря, и его именем были названы Вандейские армии.

Законодательное собрание, желая пресечь действие обнаглевшего врага, 29 ноября объявило, что все неприсягнувшие священники лишаются пенсионов; что они не имеют права совершать богослужения, даже в частных домах, а если они поднимут религиозную смуту в своих приходах, то власти выдворят их из департамента.

Что ж! Король наложил вето и на этот декрет. Значит, он одобрял все, что могло пойти нам во вред, и отвергал все, что могло нас спасти. Впоследствии были обнаружены письма, которые он писал в ту пору прусскому королю, умоляя его поторопиться! Оказалось, он сносился с нашими врагами, пекся лишь о себе и о привилегированном сословии. И если уж с ним и приключились великие беды, то нас обвинять нечего. Да как же он допустил, чтобы нас грабили люди, которые только и делали это испокон века, от поколения к поколению и называли нас расой «побежденных»!