Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 1

— Выпей-ка стаканчик вина.

— Пойдем лучше к Жоссу, — отвечаю я.

— Сыт по горло кислой капустой! — замечает он. — Пошли!

Я стал было говорить ему о деньгах, но тут долговязый крикнул:

— Об этом толковать нечего… Люблю земляков, и платить — мое дело.

Пришлось пойти в кабак.

Старуха Урсула принесла все, что у нее потребовали: вина, водку, сыр. Мне было некогда, да и не понравилось это логово — вертеп, набитый солдатами и новобранцами; все курили, кричали и горланили песни. С нами был еще один парень из Лачуг, недоросток Жан Ра, умевший играть на кларнете; он тоже выпивал за счет Королевского немецкого полка. Два-три старых солдата-ветерана сидели у стола, раздвинув локти. Парики у них сползли на затылок, огромные шапки съехали на сторону, красные пупыри на носу, щеках, на всем лице шелушились, из беззубых ртов торчали прокопченные трубки. Не видывал я таких людей — неопрятных, истасканных, пьяным-пьяных.

С Никола они говорили на ты, он с ними тоже. Два-три раза я подметил, как они перемигиваются с бригадиром Королевского немецкого полка, а стоило Никола слово сказать, все хохотали и кричали:

— Ха-ха-ха! Вот это верно! Ха-ха!

Я не понимал, что все это означает, и был очень удивлен, тем более что долговязый платил за всех.

В казарме пехотинцев забили сбор, и солдаты Швейцарского полка из Шенау бегом побежали туда — несколько дней тому назад они заменяли полк из Бри. Швейцарские солдаты были в красных мундирах, а французские — в белых. Старые же солдаты, которых называли «ветеранами на жалованье», ни в одном полку не служили и не двинулись из кабака.

Бригадир Королевского немецкого полка спросил меня, сколько мне лет. Я ответил, что четырнадцать. Больше он со мной не заговаривал. Никола запел; народу становилось все больше, делалось все душнее, и я, схватив из-под скамьи мешок, поспешил вернуться в Лачуги.

Все это происходило накануне того дня, когда надлежало подписать бумаги в мэрии. Но в ту ночь Никола не пришел домой. Отец беспокоился, особенно же он встревожился, когда вечером я рассказал ему обо всем, что видел. Мать твердила:

— Э, пустяки какие! Пускай себе парни забавляются. Ведь теперь же Никола нельзя будет возвращаться каждый день, пусть пользуется удобным случаем, благо платят за него другие.

Но батюшка призадумался. Братья и сестры уже давно спали. Мать взобралась наверх по лестнице, и мы остались вдвоем у очага. Отец молчал и думал свою думу. Было уже поздно, когда он сказал:

— Давай-ка ложиться, Мишель, постараемся уснуть. Завтра спозаранок пойду все узнаю. Поскорее бы покончить с этим делом, подписать, раз обещали.

Он поднимался по лестнице, а я раздевался, когда послышались чьи-то шаги: кто-то шел к нашей хижине по узкому переулочку, через сады. Отец спустился вниз, восклицая:

— А вот и Никола!

Он отворил дверь, но вместо Никола вошел недоросток Жан Ра без кровинки в лице.

— Послушайте, — сказал он, — да только не пугайтесь. Беда у вас случилась.

— Какая беда? — дрожа, спросил отец.

— Вашего Никола в городской острог посадили. Он чуть было не убил верзилу Жерома из Королевского немецкого полка — кружкой ударил. Предупреждал я его: «Берегись, делай, как я: вот уже три года пью за счет вербовщиков, они все хотят меня на удочку поймать, да я не подписываю. Пусть себе платят, а я ни в жизнь не подпишу».

— Ох ты, господи! — вскрикнул отец. — Как же так, все беды на нас валятся.

Ноги у меня подкосились, и я сел у очага. Мать встала, все проснулись.

— А что же именно он подписал? — спросил отец. — Ведь он уже не имел права подписывать, раз мы обещали Жоссу. Не имел права.

— Что поделаешь, — возразил Жан Ра, — мы с ним не виноваты: перепили, и все. Вербовщики уговаривали его подписать, я ему подмигивал — не делай, мол, этого. А у него в глазах помутилось, ум за разум зашел. Тут мне выйти понадобилось, возвращаюсь, а он уже подписал. Верзила из Королевского немецкого хохочет да засовывает бумагу себе в карман. Но тут я тащу вашего Никола из трактира в кухню, говорю: «Подписал?» — «Да». — «Но ведь ты получишь не двенадцать луидоров, а всего лишь сто ливров. Попался ты на удочку!» Он как бешеный ринулся обратно и потребовал у вербовщиков, чтобы они бумагу разорвали. Бригадир Королевского немецкого ему в лицо расхохотался. Да что там говорить: ваш Никола все перевернул вверх дном. Схватил бригадира Королевского немецкого и еще одного ветерана за шиворот. В трактире все ходуном ходило, все валилось на пол. Старуха кричала: «Караул!» Меня прижали столом к стене — ни пошевельнуться, ни убежать не мог. Жером выхватил саблю. Тут Никола схватил кружку и ударил его по голове, да так, что кружка разлетелась вдребезги. А прощелыга из Королевского немецкого растянулся во весь рост на полу рядом с перевернутой печкой, бутылками, стаканами и кружками, которые под ногами катались. Тут-то в дверях и появилась стража, я успел удрать — шмыгнул в конюшню и задами выбрался на улицу Синагоги. Обогнув угол, я увидел возле ворот Никола в окружении стражников. На Рыночной улице было полно народу, не удалось мне к нему протиснуться. Люди говорили, что бригадир Королевского немецкого недолго протянет. Право, зря он выхватил саблю, не мог же Никола подставлять себя убийце под удар. Кругом виноват Жером. Вызовут меня, я подниму руку против него. Он кругом виноват.

Жан Ра рассказывал о нашей беде, а мы, убитые горем, не могли опомниться и молчали — не в силах были вымолвить ни слова. Только мать ломала руки, и вдруг мы все сразу залились слезами. Всего тяжелее мне вспоминать про это. Мы были разорены, вдобавок Никола попал в тюрьму.

Отец тотчас же отправился бы в город, да ворота были заперты. Пришлось в унынии ждать до утра.

Соседи уже улеглись спать, но наши вопли их разбудили, и они вставали друг за дружкой. Приходили они вереницей, и Жан Ра каждому рассказывал одно и то же; а мы сидели на старом ларе, свесив руки между коленями, и плакали. Эх! Богачам горе неведомо, да, все падает на бедняков, все против них.

Мать сгоряча раскричалась, браня Никола, но под конец пожалела его и заплакала.

Только стало рассветать, отец, взяв палку, хотел было пойти один; но я уговорил его подождать, пока не встанет крестный Жан, пока он не даст нам доброго совета, а может быть, даже пойдет с нами уладить дело. Мы стали ждать, и в пятом часу, когда кузница осветилась, вошли в харчевню.

Дядюшка Жан уже был на ногах, в жилете, — мы застали его в большой горнице. Увидев нас, он изумился, а когда я рассказал ему о нашей беде и попросил его помочь, он сначала рассвирепел.

— Да тут ничего не поделаешь! — кричал он. — Ваш Никола вертопрах, мой же двоюродный братец — мошенник, каких мало, а это похуже: ничего тут не уладишь! Пусть все идет своим чередом, пусть прево вмешается. Во всяком случае, лучше всего будет, если вашего никудышного парня отправят в полк, раз уж он сглупил и позволил завербовать себя!