Александр Доронин - Тени колоколов

— Милости прошу!

В огромном (около двух десятин) саду гуляли павлины. Длинные свои хвосты возили по земле. Вот один из них отделился от стаи, расправил огромный хвост-веер и ринулся с криком на гостей. Из-за кустов выскочил мальчик с хворостиной, одетый в красный кафтанчик, и начал отгонять разъяренную птицу. Павлин не послушался, накинулся на охранника царицы, Плещеева. С испуга тот бросился бежать. Появились ещё слуги, отогнали птиц в глубь сада. Взволнованные гости отправились в терем.

Потом, во время пиршества за столом, Борис Иванович то и дела посмеивался над Плещеевым:

— Леонтий Стефанович, ты самый лучший денщик в государстве, а павлин не распознал тебя?..

Смеялся, а сам то и дело посматривал в сторону Марии Ильиничны, которая всё никак не могла оторваться от наливных спелых яблок.

Сквозь золотисто-белую мякоть даже семечки проглядывались. Царица вонзала в них свои острые зубки, причмокивала брызжущий сок и мурлыкала от удовольствия:

— Ах, хороши-то как! Ну истинно райские яблочки! — Наконец насытилась, посмотрела на скучающую Федосью и спросила Бориса Ивановича строго:

— Ну, а где же хозяин-то? Не ждет, не встречает… Чем таким важным занят?

— На речке он, с рыбаками. Я уже послал за ним, — извиняюще молвил боярин, с улыбкой поглядывая на Федосью.

Поймав этот многозначительный взгляд, она вдруг поняла, зачем они тащились в этакую даль. Царица привезла ее на смотрины. А хозяин — Глеб Иванович — как раз жених. В прошлом году у него умерла жена. Но детей у них, насколько знала Федосья, нет. Живет Морозов-младший один.

А вот и он на пороге. Ростом пониже брата, русоволосый, безбородый. Далеко не молод. Вошел робко, как-то незаметно, словно и не хозяин.

— Иди-ка сюда, братец! — громко обратился к нему Борис Иванович. — Заждались гости. Так что проси прощения…

Боярин подошел к царице, поклонился, потом перевел взгляд на Федосью. Глаза его, добрые и светлые, как бы говорили ей: «Не бойся, я ничего плохого тебе не сделаю».

Мария Ильинична показала ему на место рядом с собой. По левую руку его сидела Федосья.

— Так вам теперь всегда сидеть! — торжественно произнесла царица и велела всем поднять кубки с вином. — Выпьем за молодых. Совет им да любовь!

Все шумно встали. Только Федосья не могла подняться со своего места. Ноги от волнения отказались ей служить. Она опустила голову, и слезы закапали прямо в вино.

Так Федосья Соковникова стала боярыней Морозовой. И уже десятый год замужем. Глеб Иванович поседел, ссутулился. Годы берут свое. Нет в нем удали молодецкой, смелости, безрассудности лихой, любви горячей… Но он очень добр к ней и к сыну Ванюше. Любит их, заботится.

Уезжая из дому надолго по государственным делам, всегда говорит жене: «Не горюй, если не вернусь, не убивайся! Ты ещё молода, у тебя вся жизнь впереди. А сын подрастет — тебе опорой станет!».

Ванюше девять лет. Родился весной, когда в роще собирали березовый сок. Мальчик и сам как березка: стройный, белоголовый, со светлыми глазами, как у отца. А уж шустрый — нянькам не догнать! Любит с работниками в лес по грибы-ягоды ходить, на рыбалку… С улицы домой не затащишь.

…Федосья Прокопьевна увидела, что течением ее сносит к противоположному берегу. Она пошевелила руками, загребая энергичнее воды, опять вернулась на стремнину. Но думать ни о прошлом, ни о настоящем ей больше не хотелось. Что поделаешь, если ей не суждено большое счастье! Обижаться на Бога нельзя. Он — единственное оставшееся ей утешение. Только Господь и успокоит ее мятежную душу. Она хотела перекреститься, но потеряла равновесие, хлебнула речной воды. Вынырнув, направилась к берегу.

Домой шла по знакомой лесной тропинке. Она вскоре вывела боярыню к краю поля, на котором, покачивая кисточками, шумел под легким ветерком овес. Немного погодя ее догнала повозка. Откуда-то ехал сельский батюшка Лазарь. Настоятелем их церкви он всего год. Раньше служил в Юрьевце — Повольске с протопопом Аввакумом.

— Откуда, батюшка, тебя Бог несет? — в ответ на приветствие полюбопытствовала Федосья Прокопьевна.

— В Гуляеве был. Там женщина умерла родами.

— Сколько ж сирот оставила, несчастная?

— Семерых, матушка-боярыня!..

— Ох-хо-хо! — воскликнула Федосья Прокопьевна.

— Прими душу усопшей рабы… — скороговоркой затараторил поп. — Присаживайся, боярыня, подвезу.

— Нет, я ещё пройдусь. А ты поезжай, поставь свечи за покойницу, помолись… Да обедать заезжай, не стесняйся!

Боярыня ушла узкой тропинкой, сбивая широким подолом тяжелого шелкового сарафана хрупкие головки полевых цветов.

Отдыхая после обеда в своей спальне, Федосья Прокопьевна всё думала о той покойнице, о ее осиротевших детях. Сон не шел. Она встала, оделась и вышла на крыльцо. Со стороны конюшен слышался старческий кашель. Боярыня подошла ближе.

— Дед Леонтий, это ты тут?

— Я, матушка! Я, хозяюшка!

— Не захворал ли часом?

— Старость не хворь, ее не вылечишь, — улыбнулся кучер в седую бороду. Поклонился боярыне в ноги, насколько позволила стариковская спина, и почти шепотом сказал: — Дозволь, я тебе что-то покажу. Идем со мной, Федосья Прокопьевна!

И, не ожидая ответа, поплелся в сторону леса. Боярыня — за ним. Шли долго.

— Дед, куда ты меня ведешь? — стала тревожиться боярыня.

— Увидишь, матушка-боярыня. Ещё немного осталось…

Пришли наконец к реке. Старик осторожно раздвинул кусты ивы и показал рукой на водную гладь, прикрытую легким предзакатным туманом.

— Видишь?

— Что там?

— Смотри, смотри, глаза-то у тебя молодые.

— Плывет что-то. Лось, наверное?

— Зачем лось? — старик с досады всплеснул руками. — Это Никон в Грецию плывет. На лодке. Он, черт. Да только за корягу зацепился. Гребет, гребет — и ни с места. Я его здесь уже давно вижу.

Федосья Прокопьевна с жалостью посмотрела на старика: «Умом тронулся, бедняга!». Но тут Леонтий как захохочет, широко открыв беззубый рот.

— Никуда он не доплывет, антихрист! Разве позволят люди русские веру свою погубить… Аль позволят, матушка-боярыня? Это правда, что он уже и Псалтыри наши жжет и иконы пинает?..

Боярыня со слезами на глазах кивнула в ответ. Старик снял войлочную шапку с головы, низко поклонился хозяйке и виновато сказал:

— Прости, матушка-боярыня, что потревожил тебя, на реку притащил… Душа-то болит, мочи нет… Прости старика глупого!..

Федосья Прокопьевна махнула рукой и пошла домой. Старик плелся далеко позади.

За ужином она рассказала о выходке старого кучера отцу. Соковников с мрачным лицом выслушал дочь и вздохнул печально:

— На то, видно, воля Господа была. За грехи наши сие испытание. Нарочно такого духовника послал нам Всевышний. Он разорил нас, пугает, давит всеместно. Чем спасать свою душу, не знаю, доченька. Что нас ждет?.. — Прокопий Федорович встал из-за стола, пошел куда-то, еле волоча ноги.