Александр Доронин - Тени колоколов

Когда путники подошли поближе, Никита удивился ещё больше: около широких ворот, на земле, сидели и лежали нищие — слепые, калеки, юродивые. Вид некоторых был страшен: без ног либо без рук, в язвах, лица с жуткими шрамами. Одни сидели молча, словно отрешившись от всего земного, другие — вопили, причитали, хватали прохожих за руки или полы одежды, прося милостыню. И когда кто-то кидал медную монету к ногам нищего, вся братия, способная передвигаться, бросалась на нее, образуя кучу малу.

Вокруг церкви, будто гнезда ворон, лепились кельи монахов, снующих туда-сюда по монастырскому двору. Из распахнутых «царских врат» до ушей Никиты донеслось протяжное грустное пение. Он остановился, с любопытством разглядывая все вокруг, и отстал от старика.

— Ты почему здесь стоишь и не заходишь в церковь? Там сейчас гости богатые деньги раздавать будут. Иди, а то пропустишь…

Перед Никитой стоял большой бородатый человек в черном с головы до пят.

— Да я, батюшка, не затем сюда пришел… — хотя и робко, но твердо молвил мальчик.

— Зачем же ты пришел, отрок, и где твои родители? — внимательно вглядываясь в мальчика, спросил монах.

— Родителей у меня нет, батюшка, я сирота. И пришел здесь защиты и крова просить. Только не знаю, кого здесь просить, робею я.

На это монах лукаво улыбнулся: сирота явно не робел, говорил складно да умно, и глаза его были полны живого ума и твердости.

— Ну хорошо, сын мой, иди вот в тот домик, там тебя покормят. А потом отведу тебя к игумену. Как он решит твою судьбу…

— Кто это такой? — испуганно спросил Никита. — Он злой?

— Игумен — настоятель нашего монастыря, служитель Божий. Он не может быть злым. Бог любит всех. А меня Арсением зовут.

И с этим монах ушел прочь. Никита поплелся в хижину.

Два месяца он прожил в келье у Арсения, пока не стал послушником и не заимел свой уголок.

…Больше тридцати лет прошло с тех пор — полжизни. Дни мельничными жерновами крутятся, годы словно муку мелят. Сколько всего пережито, по-новому повернуто — теперь у Никона каждый старается поцеловать руку! Но ушедшее детство все равно тревожило его. Стоял владыка на берегу Волхова, и от воспоминаний душа его светлыми чувствами наполнялась.

Край неба над рекой стал помаленьку светлеть, переливаться синевой. Ветер утих, и деревья сейчас уже не скрипели ветками. Никон повернул на старую тропу и неожиданно лицом к лицу столкнулся с архиереем Варсонофием.

— А я, владыка, к тебе заходил. Смотрю — нет тебя, значит, бродишь по своим любимым местам. О монастырских делах хотел с тобой поговорить…

— Что ж, говори! Чистый весенний воздух мысли оживляет, — невольно сказал Никон. От неожиданной встречи все его мечты развеялись, как утренний туман.

— Мне, владыка, в монастырском порядке кое-что не нравится. Взять хотя бы молитвы. И в праздники, и в будние дни поем одно и то же.

— А откуда новые молитвы возьмем, с неба? — ещё больше рассердился Никон.

— Почему с неба? Не перевелись на Руси грамотные люди. Типографию держим, а за последние полгода ни одной книги не напечатали. Арсения Грека надо найти, его, слышал, в Соловках держат. С греческого языка на русский Евангелие перевел бы, мало у нас правильных книг.

— Так-то так, да ученых со всего света мы не можем собрать.

В проведении служб Никон и сам видел много недостатков. Каждый священник — от сельского попа до архиерея — молебны проводит по своему усмотрению. Не изменены и церковные суды. Особенно нуждаются в пересмотре те статьи, по которым можно регулировать отношения бояр и их слуг. Да и о неверных женах и незаконнорожденных детях не нужно забывать. В византийском «Номоканоне» это все записано черным по белому. Боярин, например, до смерти забьет своего слугу, в церкви помолится — все грехи прощаются.

Обо всем этом Никон и сказал сейчас Варсонофию. Тот в растерянности развел руками:

— Тогда, выходит, и князя Владимира, крестителя Всея Руси, надо анафеме предать. Ведь и он родился в неосвященном браке у князя Святослава и ключницы Малуши.

Об этом и владыка узнал из книг монаха Афанасия. Житие князя Владимира в прошлом году было напечатано в монастырской типографии. Но обсуждать с архиереем подробности греха канонизированного святого Никон не собирался. Поэтому он запахнул полы шубы и грозно сказал:

— Пора к делам, святой отец! — и широко зашагал по тропинке к монастырю.

После завтрака Никон беседовал с попом, приехавшим из дальнего села. Поп жаловался ему на богатого боярина, который надругался над крестьянской девушкой. Конечно, он заступился за обиженную, и боярин при всех приказал его выпороть. Поп то и дело порывался снять перед Никоном портки, чтобы показать на бедрах следы розог. Пришлось его остановить и прочитать то место в Евангелии, где говорится о сорока мучениках Аморея. Кроме одного, все они, несчастные, выдержали издевательства плохих людей и после смерти оказались в раю. От себя Никон добавил:

— Ты никогда не станешь для своего обидчика духовным отцом, если будешь стоять перед ним на коленях. Он тебя не станет слушать.

Поп стоял, понурив голову.

«За бороду, видать, тоже его оттаскали?» — подумал Никон и стал рассказывать о горькой судьбе святого грека Константина, которого злой царь, выступающий против церкви Христа, поженил на кобыле. Рассказал об этом ради утешения: пусть несчастный знает, как тяжело и почетно нести крест Господен. Ведь обещанный Спасителем рай в загробной жизни проходит всегда через ад земной.

Никон говорил, все более увлекаясь. Вспомнил и о том, как лицо Константина грязью пачкали, как возили его в разваленной телеге по всему городу. Потом перешел его рассказ в гневный крик:

— Вот что безбожный царь сделал! А ведь Константин крестил его детей. Где, скажи-ка, царь и его защитники-палачи?! В огне! Иконы же, которые хотел царь уничтожить, до сих пор висят в храмах. Все на тот свет ушли, а вера осталась. Всевышний сейчас с нами! Об этом не забывай!

Когда поп, успокоенный, покинул келью, Никон устало опустился на скамью и тяжело вздохнул:

— Что скрывать, все люди грешны! Лодыри и хитрецы! От малого хотят побольше взять. Поставят под образа свечку, отслужат молебен и потом верят: грехи прощены.

Дорога по лесу протянулась толстой девичьей косой. Новгород давно остался позади, скрылись из виду купола Софийского собора. Высокие сосны и дубы временами чередовались с березняком и небольшими полянами. Скрипели полозья саней, фыркали сильные лошади и встряхивали гривами на бегу. Возницы редко поднимали кнуты. Стрельцы верхом ехали впереди. Аффоний, внимательно вглядываясь в дорогу, от нечего делать распевал:

— Сам владыка нас послал, са-ам!..