Александр Доронин - Тени колоколов

Абросим из мешка вытащил раскладную сажень, разложил ее и сообщил:

— Длиной церковь будет в тридцать две сажени, ширина — четырежды меньше.

После этого монахи стали чистить поляну. Абросим указал им, как лопатами резать углы, где ямы рыть. Иногда брал в пригоршню комок земли и мял его между пальцами.

— Киево-Печерскую лавру мерили золотым кушаком, — Рассказывал Никону Абросим и попутно объяснял: — Здесь мы кривую сажень в дело пустим.

В начерченном бечевкой круге он наметил восточную сто-Рону будущего храма. Это он сделал на заре, когда увидел, откуда солнце всходит. Для алтаря отмерил две сажени на восток и столько же — на запад.

— Толсты ли будут стены? — поинтересовался Никон. Ему надо было знать, сколько потребуется для строительства кирпича и денег.

— У новгородской Софии, где ты, Святейший, много раз служил литургии, стены неодинаковы. Со стороны Волхова-реки они намного тоньше. Река — сама защита. Остальные прочнее, крепят ее. Поэтому и собор прочен. Он и ныне в небо парящим журавлем устремлен, хотя 600 лет ему. Шесть веков распластал свои крылья-колокольни в воздухе и парит над землей!

— Я тебе скажу, какой мне храм нужен. Ступай за мной, — пригласил Никон зодчего.

Зашли в тесовый сарайчик. Там горели две лампадки, на столе что-то прикрыто белым холстом. Патриарх сдернул холст, и перед Абросимом открылся глиняный макет Иерусалима.

— В прошлом году из Палестины Арсений Грек привез, — с гордостью пояснил Патриарх.

Воочию, как живая, перед ним текла Иордан-река, стояли храмы, восхваляющие Спасителя. Вот она, келья священника Мельхиседека, Гефсиманский сад, горы Елеон и Сион. По этим священным местам хаживал Христос, отсюда Небесный Отец взял Его к себе. Здесь каждый камень вспоминает Спасителя.

И Гроб Господен, и храм, сооруженный над ним, решил воспроизвести русский Патриарх здесь, под Москвой. Вот на этом месте — на высоком берегу Истры-реки, так похожей на Иордан. А ещё здесь будет дом Патриарха, где будет жить его «семья» — братья во Христе.

Он такой монастырь здесь поставит, что все удивятся! Светящийся купол храма Вознесения на столе казался земным чудом. От золотого сияния всяк паломник изумится и ослепнет поначалу, а после радостно восплачет, как нынче он, русский Патриарх, плачет.

— Вот такой Новый Иерусалим построим, Абросим.

— Это дело исполнимое, Святейший! Были бы деньги и люди.

— Будут! Это моя забота!

Когда зодчий ушел, Никон прилег на деревянное ложе, накрылся шубой, которую сегодня из столицы привез, и начал думать о том, на что раньше совсем не обращал внимания: на удобства быта. В Юрьевом монастыре в Новгороде в кельи для тепла по глиняным трубам и во все три собора — в Софийский, Крестовоздвиженский и Георгиевский — шел горячий пар. Трубы находились под полом. Только одна келья — митрополита — топилась голландкой. Видимо, прежний владыка так приказал. Эх, дуралей!..

Чума охватила не только Москву, но и ближние города: Рязань, Суздаль, Переяславль-Залесский, Нижний Новгород… Будто острой косой косило людей. Наконец, насытившись, болезнь отступила…

С царской семьей из Калязинского монастыря Никон вернулся весной и стал ждать с войны Алексея Михайловича. Москва словно к Пасхе готовилась: белили соборы и церкви; вместо тех домов, где целые семьи вымерли, новые были построены.

Услышав о приезде царя, бояре гусиными полками заспешили в свои теплые терема, чтоб показать, что они свою столицу во время мора не оставляли. Из уст в уста передавали каждый день, где проходит царское войско. И вот настал день встречи. Москва гудела пчелиным роем, люди своими глазами видели, как два стрелецких полка повернули к Кремлю. Играли горны. Били барабаны. Свет-государь ехал на белом аргамаке, в шапке Мономаха. За ним верхом спешили окольничьи и стольники.

Никон, окруженный архипастырями, встретил царя у Успенского собора. Побрызгал на Алексея Михайловича святой водой, обнял его и поцеловал. Царь также не остался без ответа: назвал его «отцом и великим государем».

После литургии в соборе вместе с боярами и воеводами Патриарх пошел отведать хлеб-соль Романова. Церковные колокола так пели, что москвитяне даже прослезились от радости.

Хотя многие остались лежать под Смоленском, Россия заставила Польшу встать перед ней на колени. Народ ликовал. Царь упивался победой. А Никон… занимался государственными делами. Царь катался по столице, по которой очень соскучился. И царица, Мария Ильинична, не сидела в Красном тереме: то к Федосье Прокопьевне заедет в гости, то к старшей сестре своей, другой Морозовой — Анне Ильиничне. Зять их, Борис Иванович, ещё больше постарел. Сестра (об этом все наслышаны) с английским послом Борисли связалась…

Сердце Никона тяготила вот какая забота: что делать с теми боярами и купцами, которые, испугавшись чумы, скрылись в монастырях и там постриглись, а теперь оттуда снова хотят выйти, целовать своих молодых женушек.

Никон скрытно побеседовал с архипастырями, как быть. Пришли к одной мысли: мужей развести с женами, таковы были тогдашние церковные законы. Стыдоба, говорили многие в Москве, с кем Бог соединил, того люди разъединить не могут. Был бы, мол, Никон женатым, и он свою жену не оставил бы. Разведенные прятались в дальних городах и весях, жили с семьями. Духовенство зорко следило за отступниками, преследовало их. Это только подстегнуло врагов Патриарха, подлило масла в огонь. О Никоне говорили, что, мол, сам Патриарх женился на иудейской книге. Никон продолжал переводы с греческого и издание книг. Церея Епифания Славенецкого он посылал в Киев, тот привез Патриарху карту Европы, и теперь он часами сидел над ней, думая о будущей войне. Забыл даже свой Новый Иерусалим. Зодчий Абросим не раз ему говорил: лето идет, теплынь на дворе, как раз время поднимать стены храма Воскресения. Патриарх отмахивался, мол, успеем.

Однажды, когда он сидел над картой, в его келью вошли Илья Данилович Милославский с Борисом Ивановичем Морозовым и начали такую беседу.

— С недоброй вестью к тебе, Святейший. Гетман Радзивилл вокруг Могилева протянул живую ограду из двадцати тысяч рейтаров. Пан Гопсевский, стоящий за Яна Казимира, не пропускает полк Золотаренко в Быкове, чтоб он соединился с нашими. Киевский же митрополит травит шляхтичей, — рассказывал Милославский, — говорят о переходе под твою руку.

— Сильвестра Косова я знаю — он хуже сатаны. Дрожит за свое насиженное место. Давно ходит в обнимку с католиками, — сказал Никон, которому, видимо, вспомнился рассказ Киево-Печерского архимандрита Дионисия Балабана. — Целует ноги цареградского Патриарха, черная душа. Предал и Богдана Хмельницкого. Только из-за этого мы с государем пригласили Антиохийского Патриарха, Макария. Малороссию вразумлять надобно: мы с нею божьей верой соединены.