Всеволод Иванов - Черные люди

— И что ж? — спросил Павел Васильич, остальные слушали напряженно.

— Что ж? — вздохнула Варварушка. — «Прими, говорит, меня, владыко, в монастырь». А владыка Питирим его к патриарху. В Крестовой палате архиереи сняли со старца Андрея черное платье и отослали за приставами его в Разряд. А там били князя Андрея батогами да в полк послали, воевать к князю Хованскому Ивану Андреичу! Вот как!

И старица пристукнула подожком об пол.

— Черные мужики кровь льют, а княжата в монастыри хоронются от войны.

— Что Никон от чумы! — ухмыльнулся, вымолвил наконец слово Минкин Михайло Семеныч.

— И хорошие люди тоже бегают. Где теперь протопоп от Казанской отец Иван…

— Неронов?

— Миронов! Миронов он, — говорила Варварушка. — А какой славный поп! Так ведь вот, согнали. А за что? За правду! Он с книгой «Маргаритом» ходил по всем торжкам, народ учил на улицах. Угнал его патриарх-то Никон! В монастырь на Кубенское озеро!

— Много их, страдальцев за народ! И-и-и! — вздохнула Варварушка. — Всех из Москвы угнали. Где протопоп Аввакум? Говорят, на Лене-реке! А Логин Муромский? А Данила Костромской? А Никита Добрынин? Кто жив, кто нет — бог весть.

— Только не будут они молчать, люди добрые… Нет, не будут…

Скорбны да трудны были пути тихого протопопа Ивана Неронова. Заслал его патриарх Никон на «оток моря», в убогий монастырек в губе Кандалакше, под Колой. Да бежал протопоп оттуда темной осенней ночью с тремя ссыльными же верными — Силой-портным да с Федором да Алексеем огородниками, что схвачены были патриархом в Ростове. Бурным морем выбежали все четверо в Соловецкую обитель, перезимовали под крылышком у Ильи-игумена. Да страха ради Никонова дал им Илья-архимандрит лодью, и побежали горюны опять морем, да Онегой-рекой, да озерами, да лесами до Вологды, а от Вологды дорога прямая, и вышел протопоп Иван с липовым коробком на спине да с калиновым подожком, добрался тайно в Москву.

Постригся он там в Даниловом монастыре, стал старцем Григорьем, исчез, утонул в народном море труда и борьбы и, презрев все хулы и клятву и анафемы Никоновы, стал бродить каликой перехожим по всей земле.

Чуть было не схватили старца Григорья в родной его Вологде, в Игнатьевом монастыре, куда послан был со стрельцами патриарший дворянин Козлов. Однако верный старцу псаломщик из татар, Андрей, упредил, и старец Григорий убежал за десять верст, в село Телепщино, к сельскому попу.

На другой день работавшие в поле крестьяне села увидели пыль за лесом, оттуда выскочила телега со стрельцами, впереди скакал патриарший человек Козлов. Крестьяне косами и палками отбили нападение.

— Не замай старца! — кричали мужики и бабы. — Не выдадим! До смерти будем стоять! Он мученик!

При схватке были убитые и раненые.

Старец Григорий убежал в лес, многие из крестьян были схвачены и в цепях увезены в Москву.

В ту же зиму старец Григорий снова пробрался в Москву. Скончался там инок старец Савватий, бывший протопоп Степан Вонифатьев, духовник царя. Григорий пришел, поплакал на могилке дружка и услыхал, что к Степану и Никон-патриарх тоже приходил на могилу и тоже плакал. Ведь когда-то были они друзьями!

И загорелось в старце Григорье сердце, вспыхнуло любовью. Или времена не меняются? Ведь клянет народ патриарховы старания. Неужто Никон так озверел, так сердце в нем окаменело?

В январский день 1657 года шествовал патриарх Никон со всем клиром в Успенский собор под трезвон колоколов. Видит — на дороге стоит, опершись на посошок, нищий старец с лыковым кошелем, смотрит, кланяется патриарху. Смеется…

Никон остановился внезапно, и все служки за ним набежали друг на друга.

— Что за старец? — сурово спросил он.

— Я тот, кого ты ищешь! — отвечал старец. — Был я протопопом Иваном Нероновым. Ныне же старец Григорий…

Патриарх взглянул исподлобья, двинулся молча дальше. Старец же Григорий шел за ним и говорил тихо:

— Все, что ты, патриарх, творишь, некрепко дело! Будет по тебе другой патриарх — все по-своему переделает.

Никон шел молча, наклонив голову. Нет в нем прежней силы. Старец, пожалуй, прав, как в воду смотрит. Побед-то больше не было… Царь с поляками замирился, кинулся воевать со шведами, приступил к Риге, осадил, а взять не смог. Все гордое дело пошло прахом.

Весь военный запас был подан из Москвы к Риге по реке Двине на лодках, а иностранные офицеры на московской службе изменили, лодки все пожгли, а Ригу шведский король поддержал с моря. Пришлось отступить царю Алексею от Риги к Коккенгаузену, Мариенбургу, Двинску, а там и худо. На Двине швед полковник Тизенгаузен захватил два судна с немецкими мастеровыми, что завербованы были в Москву, полковник Глазенап напал на Коккенгаузен, угнал оттуда конский запас, полковник Бистром захватил остальные суда с московскими запасами.

А шведы тут же из Выборга вырвались в Карелию, оттуда в Ливонию. Боярин Ордын-Нащокин послал воеводу Шереметьева на выручку, шведы его разбили, пал в бою сам царский воевода. Несчастье!

Завяз царь Алексей со своими воеводами в войне со Швецией, а и с Польшей перемирие идет к концу. Обманул Никона иезуит Аллегретти! Никон-патриарх царя сбил зря с толку. Писали ему раньше грамоту Фридрих III, цесарь венский, да Ян-Казимир, круль польский, что они-де впрямь договорились не только избрать его, царя Алексея, польским королем, но и короновать его наследственной короной, а теперь отказываются да смеются. Драться надо, а денег у царя нет. Посылал царь посла, боярина Чемоданова, в Венецию одолжить денег — венецианский дож да сенат денег не дали. Медное серебро помогало плохо, цены везде росли, подступал голод. А ведь это все случилось из-за советов Никона! А хуже всего, что царь был далеко, на войне, и слушал теперь бояр, Никоновых супостатов.

Никон шествовал молча, за ним поспевал с лыковым кошелем за спиной старец Григорий.

Уставив посох на нижнюю ступень паперти Успенского собора, глянув на грозных архангелов над входом, Никон сказал старцу:

— Придешь, старец, после литургии ко мне в палаты.

Патриарх уже сидел у себя, когда юный келейник, выставив свой утиный нос в дверь, доложил, что просится старец Григорий.

— Пущай!

Старец Григорий вошел, помолился, поклонился патриарху большим обычаем, стал смиренно у притолоки.

Никон сидел мрачен, старец же Григорий смотрел ясно. Молчали.

— Вот я! — вымолвил старец. — Вот я! И скажи, святитель честной, с чего ты ищешь меня по всему царству? Сколько народу ты из-за меня перемучал! Вот я! — повторил он. — Делай теперь со мной что хочешь. Только знай — вселенским патриархам я не противен, а тебе одному я не покорюсь. Ей-ни!

Никон молчал, в упор смотрел на Григорья. Вот перед ним первый его старый друг, столичный протопоп — в лаптях, в рваной овчине, снег от лаптей его тает на ковре с орлецами, седые волосы из-под скуфейки падают на жаркие старцевы глаза, и печальные и смеющиеся. Да разве запугаешь такой народ? Разве погонишь его куда надо? Они и его, патриарха, бросят и от царя откажутся, а своей правды да воли не сдадут! Сама правда им нужна, а ни царство, ни священство, ни попы.