Всеволод Иванов - Черные люди

В Кремле, в углу у Боровицких ворот, стоит царев Верх — хоромы восемнадцатилетнего царя Алексея, пестрая масса разной величины зданий деревянных и каменных.

Теперь в пламенеющее небо подняты их высокие крыши — справа Грановитой палаты, к ней — Красное крыльцо, под шатровыми верхами, левее — Золотая палата с золотым крыльцом, еще левее — Набережная палата, с окнами в Верхний сад. За Грановитой палатой Теремной дворец да Оружейная палата, меж ними церковь Лазаря. Высоко поднялись Колымажные ворота — въезд в царев двор, около которого бояре, приезжая, оставляют свои колымаги, а рядом с ним — церковь Сретенья… Крыши крыты медью — досками красного цвета, зеленым, как рыбья чешуя, гонтом, на них прорезные, золоченые, раскрашенные гребни — блестят флюгера-петухи, скачущие против ветра на дыбках кони и прапорцы-флажки. Окошки в диковинных этих избах узки, малы, садящееся солнце, отражаясь от слюдяных оконниц, зажигает в них реки блеска.

Хоромы Кремля и Василий Блаженный — одного поля ягода, выросли оба из русской лесной избы, под русским небом с его цветными облаками. Они набрали в себя бурный, переливный, но нехитрый блеск лесной, луговой, полевой жизни, веселой, как лохмотья скоморохов.

Цветистую эту жизнь охватила Кремлевская каменная стена с зубцами ласточкиным хвостом, обстали восемнадцать стрельниц-башен, заперли тяжелые ворота на кованых петлях.

За красной стеной стоят белые, простые кубы белокаменных соборов, неуклонно четкие, холодно взирающие на буйный блеск, на игру нагроможденных, перепутанных, в цветные узлы завязанных избяных бревен.

Камень борется здесь против дерева. Русские зодчие — Бажен, Огурцов, Барма и Посник и другие — схватились здесь с фряжскими архитекторами — Аристотелем Фиораванти, Марко Руффо, с Пьетро Антони, Соляри, с Алевизом. Иноземцы принесли сюда с Запада готовые, выработанные формы и поставили их как формы божественно вечные перед ничего не возбраняющей простотой лесных, богатых, могучих, добрых, еще скромных душ, подавляя их своим солнечным величием.

Тихо сейчас в тесных царевых покоях. В переднюю избу, что сразу же за переходом из сеней с Красного крыльца, еще не вносили огня, красный сумрак хлещет сквозь прорезные узоры свинцовых оконниц в виде трав, репьев, листьев, круглых денежек, в которые вставлена слюда. В Передней под образами пусто царское место — резное кресло алой парчи с шитым золотом двоеглавым орлом, первого да второго Рима, перед местом — невысокое подножье. По стенам лавки под суконными полавошниками и коврами— на них сидят бояре в теплых своих шубах, беседуют вполголоса. Ждут допуску.

Все именитые бояре тут. Впереди, у самой двери, — Милославский Илья Данилович, — отец двух сестер невест— царской и морозовской, начальник приказа Большой казны, где хранятся царские сокровища, он же начальник Казенного приказа, ведавшего всей торговлей, он же — Иноземного приказа и Рейтарского приказа, ведавшего всеми иноземцами на московской службе.

Илья Данилович мал ростом, тучен, утиный нос вперед из бороды выдался. А рядом с ним князь Трубецкой Алексей Никитич — начальник Казанского и Сибирского приказов, что ворочает всей Соболиной казной, — сухой, плечистый. Тут же пробивается к царской двери князь Михайло Петрович Пронский, начальник Приказа Большого прихода, — в руках его весь хлеб, весь контроль доходов казны. Машет руками, вполголоса спорит начальник Пушкарского приказа окольничий Траханиотов Петр Тихонович— в его руках производство всей артиллерии. Спорит он с боярином Богданом Матвеевичем Хитрово, в чьих руках золотые доходы со всех кабаков, кружечных дворов, со всей водки и табака. В стороне стоит, помалкивает, только кругом высматривает князь Долгорукий, Юрий Алексеич, начальник Разрядного приказа, глава вооруженных сил страны. Тут и начальник Поместного приказа, сажающий помещиков по всей земле, Семен Лукьянович Стрешнев; тут старик окольничий Прокопий Федорыч Соковнин и начальник Дворцового приказа, заведующего царским двором, Василий Васильич Бутурлин, из молодых да ранний; старый и думный дьяк из Посольского приказа Алмаз Иванович Иванов; тут же три братика-князя Львовы, да князь Иван Иваныч Ромодановский, да молодой богомольный любимец, стряпчий царя Федор Михайлович Ртищев. Здесь все те, кто держит в руках власть, в чьих руках все то богатство, что производит, добывает Московская земля.

Из Передней низкая, в резном косяке, на кованых петлях дверь ведет в цареву комнату.

Государь за дверью, в «комнате», по-теперешнему — в своем кабинете. В комнате, в углу, под образами, стул царя, рабочий длинный стол под красным сукном. На столе в витых шандалах горят две восковые свечи, стоят немецкой работы часы, черниленка золоченая с лебяжьим пером, карандаши, песочница, клеельница. Лежит много книг.

По стенам тоже лавки и коники [40] Широкая лавка у печки. . На стенах книгохранительницы, под лавками сундуки, на них резаны райские птицы Сирин да Гамаюн, на вислых полках серебряная и золотая посуда.

У окон в медной высокой клетке заморская птица — сине-зеленый, с красным хохлом попугай, выученный петь «Господи, помилуй!».

Царь под стать этой пестрой своей избе — приземистый, широколицый, словно яблоки красны щеки, бородка молодая, русая, темные волосы стрижены в кружок. На нем голубая рубаха, с пристяжным, жемчугом шитым воротом, подпоясана тканым пояском, широкие синие штаны в сафьянные заправлены сапожки с высокими подборами, кафтан белый, с серебром, с зелеными травами. На пухлых пальцах перстни.

Алексей Михайлыч сидит за столом, читает — в который раз! — перевод греческой золотой грамоты, что принес ему боярин Морозов Борис Иваныч, а нашел ту грамоту Морозов в делах покойного царя Ивана Васильевича, и цены нет той святой грамоте патриарха Цареградского Иосифа за его золотым подписом да за подписами тридцати одного греческого митрополита. И выходит по той грамоте — ведутся московские цари от рода и крови царей Нового Рима, Константинополя, от царевны Анны, сестры автократора Василия Багрянородного. И потому он, царь Московский, «как высочайшее и светлейшее солнце ходит над своим царством, утвержденный землею и небом» и «посему ему все народы покоряются, все людие послушаются», и царство его твердо.

Читает царь Алексей такую грамоту, и лицо его гневно. Как же так вопчий народ его смеет идти против, буйствовать против его царских указов?

За дверью, в Передней избе, раздались, зашумели голоса, — приехал, надо быть, Морозов. Царь встал, пошел к двери, распахнул ее.

Бояре разом вскочили с лавок, пали в земном поклоне. Широко шагая меж их шубных спин, шел к царю ближний его боярин Борис Иваныч Морозов — большой, седобородый, со степенной улыбкой. Склонив голову набок, остановился, коснулся рукой пола.