Всеволод Иванов - Черные люди

Когда царь шел домой, крестьяне, посадские за десятки верст выходили на дорогу из своих деревень, ждали, ночуя в поле и в лесах, выставляли на обочинах дороги свое нехитрое, радушное угощение — хлеб, соль, пироги, пиво, яйца, мясо — и падали на колени при проходе царя. И то ли еще царя ждет в Москве!

— Эй, стряпчий! — вдруг вспыхнул гневом царь. — Как подаешь платно?

Молодой стряпчий Федор Михайлыч Ртищев не сумел сразу ловко накинуть на царя тяжелые золотые одежды, так, чтобы голова пришлась бы прямо в ворот, гневное, со сбитой бородой лицо царя вынырнуло из жесткой парчи прямо против лица Ртищева.

— Бармы подай! — натужно крикнул царь. — Чего стоишь?

Но в красивом лице юноши придворного было столько угоды, преданности, обожания, что юноша царь сразу же отошел, смягчился и милостиво улыбнулся. На архангела Михаила был похож стряпчий Ртищев.

А за шатром слышались голоса, смех бесчисленных людей, топот, ржали кони, бряцало оружие, тарахтели колеса — шествие уже вытягивалось на дорогу. Торопливо нахлобучив увенчанную крестом, отороченную соболем, каменьями усыпанную шапку, царь торопливо шагнул из шатра — хотелось ему на солнце, на свет, к его царским людям.

Зеленая поляна под солнцем пестрела цветами, большие наряды бояр сверкали золотом, медленно двигались их высокие шапки, выезжала серебряная карета царицы Марьи. Конюший боярин подвел государю белого аргамака Сокола, стряпчие подбросили красную скамеечку под ноги, и царь в тяжелом своем облачении легко вскочил в персидское, мелкой серебряной филиграни и в бирюзах седло, вдел в серебряные стремена на красных сафьянных сапогах с золотыми каблуками ноги, разобрал звенящие поводья кольцами, перекрестился.

Замахали махальные. Пошли!

Шли обычным порядком. Впереди полторы тысячи стрельцов разных приказов в цветных кафтанах, лазоревых, синих, желтых, часть с метлами на плечах — готовили царю путь. За стрельцами кони везли две пушки, за пушками два пушкаря — один с копьем с насаженным на него серебряным орлом, другой с серебряным же бердышом.

За пушками опять шли стрельцы в красных кафтанах, с секирами, за ними музыканты — дудели в трубы, били в барабаны.

За секирщиками — еще двадцать полусотен стрельцов в наплечных цветных перевязях, в берендейках с висевшими зарядами, с ружьями на левом, с бердышами на правом плече.

За стрельцами шел отряд «для станов», из окольничьих, из думных бояр. На подводах везли казну — столовую и шатерную, за ними шли пеше сытники, подключники, истопники, столовые. Тут же шло сорок барашей [65] Придворные шатерщики. — на сорока подводах везли они царские шатры.

За телегами со стряпней ехали конные стрельцы Стременного государева приказа, на царских конях, богато вооруженные роскошным оружием из Оружейной палаты. Вел их боярин Растопчин.

За Стремянным приказом вели шестьдесят два верховых коня в драгоценной сбруе, за ними двенадцать коней везли царскую карету, золоченую, с хрустальными стеклами, каждого коня вели два конюха.

За каретами среди отряда, вооруженного луками, стольники несли меч царя. Затем шли двести стрельцов — охрана царя. Идя по обе стороны дороги, они серебряными кнутами отгоняли наседавший народ. Среди этих стрельцов ехал на коне царь, с ним ближние бояре, с Морозовым во главе.

За царским поездом следовал такой же поезд царицы.

…На деревянной башне Земляного города стрельцы закричали, замахали ожидавшей толпе руками — вдали показалась пыль, сверкало оружие, кареты.

— Царь едет! — закричал народ.

Голова поезда втянулась в Ярославские ворота города, на прямую, как стрела, Ярославскую дорогу и шла мимо деревянных изб, зеленеющих огородов, выгонов, где мирно паслись коровы, лошади, овцы.

Народ толпился у дороги, жадно смотрел из-за заборов, заполнил крыши, свешивался с деревьев, вопил, махал шапками, дробно звенели колокола маленьких посадских церквей, сливаясь с далеким густым звоном Кремля.

У Земляных ворот царь спешился: царя встречал патриарх Иосиф с крестным ходом, с свечами, фонарями, хоругвями, певчими дьяками. Шествие остановилось, запели молебен. Тут же встречали царя и правители Москвы — князья Пронские, Ромодановский да два дьяка — Чистый и Волошенинов. Из-за их шуб острил тревожно бороду и глаза Плещеев.

Пока служили молебен, Плещеев улучил минуту, подбежал к Морозову, шепнул:

— Борис Иваныч! Воровство на Москве!

Морозов дугой сдвинул брови:

— Что за воры?

— У Воскресенских ворот в ночь прибили прелестные листы. Народ прельщают. Бить челом хотят царю на бояр!

— Подай сюды! — протянул Морозов руку в перстнях.

— Сорвать не дают, Борис Иваныч! Боюсь — будет замятня!

— Боярина Растопчина ко мне! — крикнул Морозов.

Растопчин подъехал, осадил коня.

— Стремянным стрельцам твоим смотреть зорко, Тит Адрианыч, береги, чтобы челобитчики бы к государю не подступили. Кто будет лезть — хватать!

За Плещеевым к Морозову пробился и дьяк Назар Чистый, долго нашептывал, чего — не слышно было за звоном колоколов. Морозов в упор смотрел ему в лицо, еще более бледное от черной бороды и волос, смотрел, как шевелились красные губы, думал:

«Твои это все плутни, а нам расхлебывать!»

Патриарх Иосиф благословил восковой ручкой своей царя, готовясь идти. Шествие затопталось на месте.

Когда царев конь вступил в узкие сырые Сретенские ворота Белого города, там затаились два мужика, бросились к царю, крича:

— Правды! Правды пожалуй, государь!

Ехавший рядом с царем боярин Морозов толкнул коня вперед, сшиб обоих, мужиков схватили.

Когда подъехали к Лубянской площади, царский поезд уже с трудом пробивался сквозь рвущийся к царю народ. Крики: «Правды, правды, государь!», «Смилуйся, государь!»— стояли стоном, бранились стрельцы, молотя о спины, плечи, головы, ломали свои серебряные кнуты; народ, обезумев, лез вперед, плача, выкрикивая о насильях, грабежах, беззакониях бояр, и все крики и вопли крыл отчаянный трезвон на церквах. Пожилая баба в вроспуск повязанном кубовом плате вынырнула снизу, из-под локтей стрельцов, работавших кнутами так, что шапки съехали на затылки, а лбы заливал пот, протиснулась к царскому коню и крикнула, протягивая окровавленный, изодранный в клочья кафтан:

— Царь-государь! Смотри-ка, чего сделали твои бояре с моим Ванюшкой!

Царский конь, испугавшись, всхрапнул, дал свечу, напруживая пахи, царева шапка съехала набекрень.

Алексей жалостливо наклонился было к бабке:

— Что тебе, мать? О чем просишь?

— Взять ее! — крикнул Морозов, и широкие красные спины стрельцов накрыли женщину, как гончие собаки накрывают зайца.

— Иваныч! — кричал царь. — Отпусти ее!