Всеволод Иванов - Черные люди

Он вышел на крыльцо, молодой стряпчий вынес вслед шубу, князь накинул ее на плечи и, нахлобучивая шапку на голову, побежал грузно, разбрызгивая наводопевший снег и на бегу маша руками своим возницам, ожидавшим с санями, — подъезжай!

Бояре продолжали сидеть.

— А как, бояре, казну для шведов собирать? Того гляди все Замосковье мятежом загорится, — говорил Илья Данилыч. — Собирать надо тайно деньги, шведам тоже везти будем тайно, без объявления, мимо городов. Дело государственное!

Государь указал, а бояре приговорили, чтобы те деньги выплатить шведскому резиденту, ловкому гостю Ягану Родесу, и выплатить бы их тайно.

…Ночью, до свету, по ядреному морозцу по улицам Москвы из Стрелецкой слободы к Тверской заставе застучали дровни, в желтом свете масляных фонарей у отпертых решеток мелькали тенями лошади, блестели бердыши и ружье, звучали голоса. Впереди на черном бахмате, таком же плотном, как всадник, ехал князь Хованский, за ним, лежа на боку, сидя в роспусках, ехало три сотни стрельцов. Рассвет стал заниматься, когда они проезжали Всехсвятское, благовестили к ранней. Стрельцы скидывали колпаки, крестились, вздыхали.

— На войну идем, на своих, православных. Не ровен час, спаси и помилуй!

Отряд князя Хованского занял Новгород без сопротивления. Гиль было поутих, но рать пришлось потом перебрасывать под Псков, и псковичи оборонялись против московской силы всю весну, до самого лета. Хлопот в царской Москве сошлось в то время немало — и бунты, и Яган Родес, что каждодневно вертелся в Посольском приказе, выхаживая московские деньги. Ловкий, обходительный, в сером кафтане с большими пуговицами, в чулках, в белом воротнике, усы в стрелку, бородка на подбородке что твой плевок, он с рукой на эфесе задранной шпаги вертелся днями между посольских чинов, дьяков и бояр, приветствуя всех, улыбаясь всем, витаясь со всеми за руку, справляясь, когда же доправят ему деньги, расспрашивал каждого под рукой о здоровье, о делах.

Дел было много: ведь Стокгольм поручил Ягану тайно разузнавать все о московской торговле, о том, как живет народ, каковы отношения Москвы к другим землям; Родес должен был найти и оставить в Москве своих людей, накрепко связавшись с ними, подобрать надежных переводчиков. И купец Яган Родес задерживался и задерживался в Москве.

Денег он все равно получить не мог, пока шведы не выдавали вора Тимошку, Тимошка же, прослышав про такие планы, бежал из Швеции сперва в Лифляндию, потом в Брабант, к герцогу Леопольду. Чтобы выходить те деньги, Швеция в конце концов уже в мае доставила в Москву сообщника с Москвы и помощника Тимошки Анкудинова — Костьку Конюховского.

Конюховского под охраной полусотни стрельцов в цветных кафтанах вели через всю Москву. Шея у Костьки закована была в железное кольцо, к кольцу прикована цепь, к цепи — чурбан тяжелый. Обе руки у него связаны, к ним привязаны четыре веревки, за веревки держали Конюховского стрельцы. Впереди ехал конно бирюч, кричал зычно:

— Народ! Изменник государю, враг всей стране, басурманин и язычник Костька!

После сыска и пыток Костьку казнили на Лобном месте. Жара была в день казни несусветная, надвинулась черная туча, гремело, народ метался по площади, укрываясь от ливня, словно от царского и божьего гнева, а палач, четвертовав Костьку, выставил на спицах голову, ноги и руки.

Только в июне месяце был отпущен тайно с Москвы Яган Родес, увозивший доправленную с народа казну почти в двести тысяч рублев. Сопровождал Ягана Родеса пристав Копнин Егор Миныч, шустрый, вежливый, пронырливый, с острым взглядом сверлящих калмыцких глазок, толмач да сотня стрельцов. Копнин имел строгий наказ — оберегать немца и казну от воровских людей, от пожара, стрельцам же было строго запрещено заходить в кабаки. С Родесом шел ящик с пятьюдесятью тысячами золотых дукатов. Его собственное имущество и переданную казну везли на двадцати подводах, да еще шло шестьдесят подвод с шелком-сырцом персидским для королевы Христины, уступленным царской казной.

Обоз с казною Родеса, двигаясь по левому берегу Мсты-реки, мимо Ильмень-озера, далеко обошел и Новгород. Наконец добрались до русско-шведской границы между городами Орешком и Ладогой, у Ладожского озера. На реке Лаве, на пароме, пристав Копнин передал Родеса и казну начальнику шведской пограничной стражи посреди реки и получил соответствующие расписки.

Псковичи и новгородцы приутихли, замирились. Боярская Москва победила, и еще крепче после таких испытаний, еще круче заработали приказы, исчисляя, что еще можно наложить на черных людей, жестче стали выколачивать недоимки городов и воеводы. Еще выше взлетели ночные мечтания Никона о золотом венце. Не побоялся он проклясть бунтовщиков, стал он решительно на сторону Москвы.

Тимошка Анкудинов, царевич Шуйский, недолго гулял по Европе — Илья Данилыч Милославский выхватил-таки его из Голландии, привез в Москву, где тот и был четвертован. На этом деле голландские купцы получили крупные привилегии по торговле с Москвой.

Росписной шкатулкой суздальской работы глядит в погожий майский день город Ярославль на остроге, между слиянием рек — Волги да Которосли. «Рубленым городом», зовется здесь по-старинному Кремль, хоть он давно и белокаменный, о восьми башнях, блещут в нем кресты да купола Спасо-Преображенского монастыря.

Кругом Рубленого города, по оврагу Медведица, где князь Ярослав когда-то топором медведицу зарубил, посады да слободы — Коровники, Толчки, Благовещенская, Петровская, Заречье. Там живут и работают черные люди, больше по коже, овчине — сапоги тачают ярославские, женские ладные коты с пестрыми вошвами, шапки, шубы, полушубки, рукавицы шубные, голицы желтые с красной, синей, зеленой строчкой. Много работают ярославцы и медной мелкой кузни — фасонных изделий, крестов, серег, колец, перстней, ожерелий, монист, блестящих, красивых, с цветными стеклышками.

Ради этой самой кузни и приехал в Ярославль Павел Васильич Босой.

В Толчках, у церкви Ивана Предтечи, под крутым яром у Волги, двор Ивана Фролыча Вахрамеева, знатного серебряных дел мастера, — ходит он в старостах у серебряников. Во дворе под шумными плакучими березами — нетолченая труба. В трех избах стучат молотки, скребут напильники, дуют, вздыхают горны, гнут спины над верстаками работные люди вахрамеевской артели — все в кожаных передниках, искры серебра, цветного стекла посверкивают в их обожженных от кислот, черных пальцах.

В большой избе, в чистой горнице, старик Иван Фролыч принимает почетного заказчика — сам черно-седой, борода до глаз, оттуда грибом торчит нос, в кожаном переднике тоже, ласковый, улыбчатый, толкует о делах с Павлом Васильевичем Босым, старшим братом Тихона.