Арсен Титов - Одинокое мое счастье

— Вот же доля! — сказал Теша. — Я безотцовство хлебал. И моей посербетине, — да, именно так он сказал, надо полагать, имея в виду свою ребятню, — и моей посербетине — тоже!

— Задохни! — приказал хорунжий Махаев. И, кажется, был еще диалог, то есть была еще пара фраз между мной и Самойлой Василичем.

— И что же, нам — тут? — спросил Самойла Василич, упирая голосом на последнее слово.

— Вы бы, вахмистр, желали в ином месте? — спросил я. Вспомнив сейчас это, я увидел, как равно же Наталье Александровне, закричали по получении известий о судьбе мужей женщины в Бутаковке. Равновеликость сравнения была неуместной. Конечно, я это видел. Но только это сравнение смягчило меня. Я подошел к Наталье Александровне и тихо коснулся ее плеч:

— Наталья Александровна!

— Наташечка! — шепотом поправила она.

— Наташечка-Наташечка! — сказал я будто маленькой девочке, например, племяннице моей Ираидочке.

— Какой вы! — укорила Наталья Александровна. — Сидели болваном у дядечки в кабинете, а потом ушли!

— Так ведь, Наташечка!.. — хотел я оправдаться.

— У дядечки было можно! — переменившись, вскричала Наталья Александровна.

— Однако же! — переменился и я. — Однако же я имею просьбу Михаила Васильевича оставить наши отношения!

— И вы… — озером Кусиян, помертвелой водой его, поглядела Наталья Александровна.

Я не успел ответить. Она догадалась сама. И она не захотела слушать ответа.

— Да ведь нас все видят. А вы мне не подскажете! — холодно спохватилась она.

Я оглянулся. Мы были в полном одиночестве. Разве что кто-то смотрел на нас из потаенного места — а так мы были возле ворот одни.

Я сказал об этом. Наталья Александровна же повлекла меня во двор. Я увидел знакомую с прошлого раза картину обычного в здешних местах широкого зеленого двора с характерными, украшенными резьбой деревянными постройками — сараем и кукурузней на высоких столбах, домом на каменном цоколе с высокой балконной лестницей. Только здесь, в отличие от усадьбы Зекера, в которой мы с Раджабом останавливались в прошлом ноябре, из-за рельефа местности дом и постройки были смещены влево. А справа двор круто уходил вниз, где превращался в сад. В середине двора я приостановился. Все здесь мне было знакомым, и все было неузнаваемым — столько в прошлый раз я не заметил и представлял потом по-другому. Я удивился такой своей рассеянности, явно меня, человека военного, не украшавшей. По ту сторону двора за деревьями угадывалась соседняя усадьба. Я спросил, уж не Марьяшечка ли со своим почтенным агой там живет.

— Нет, — ответила Наталья Александровна. — Она живет там! — и показала в другую сторону, за постройки.

— И что же у них, дал Бог, все хорошо? — спросил я,

— У них все хорошо! — ответила Наталья Александровна. И я нашел в ответе намек на то, что не хорошо у нас. Нашел, но смолчал, положив, что уже ничего изменить не смогу. Я спросил, будет ли и сегодня у нас Марьяшечка. Наталья Александровна ответила отрицательно — Марьяшечка со своим мужем уехали навестить родственников. Мне стало жалко того, что я никогда более ее не увижу. Я вспомнил ее гневное русское слово “скверно”, обращенное ко мне, слово, которого, по моему предположению, она знать была не должна. Я улыбнулся. Наталья Александровна заметила улыбку. Я увидел — она хотела на нее тотчас же отреагировать, но сдержалась и только предложила идти в дом завтракать. Я снял фуражку и помолился за свое сюда возвращение.

— Идемте завтракать! — попросила Наталья Александровна.

— Я вас помнил всегда. Но только я полагал, что вы в Петербурге, то есть, по-нынешнему, в Петрограде! — начал я оправдываться за свое поведение в кабинете полковника Алимпиева.

— Потом, потом, родной! — сказала она тихо. Я не мог ступить дальше. Слово “родной” сразу мне напомнило о моем обещании полковнику Алимпиеву.

— Ну и плохо, что вы дали слово дядечке! — поняла меня Наталья Александровна. — А я вот вымолю у него вернуть вам это cловo! Идемте же. Я так хочу поскорей остаться только с вами.

Я продолжал стоять.

— Господи! — воскликнула Наталья Александровна. — Как с вами тяжело! И как просто с моим Степашей! Он бы уже на коленях тащился за мной!

Она так воскликнула и уже после поняла промашку. Мы оба застыли. Человек, ради которого я дал обещание оставить отношения с ней, был назван. Он появился. Я теперь был просто обязан уйти.

— Нет!— закусила губу Наталья Александровна. Она была в легком узком платье и маленькой шляпке по моде, какой я ее мог нынче знать, а не по такой, какая была она на самом деле. И платье, и шляпка в соединении с маленькой фигуркой делали ее кем-то вроде гимназистки среднего класса. А глаза, глубокие, страстно пылающие и змеино застывшие одновременно, глаза и небольшая, часто вздымающаяся грудь выдавали в ней расцветающую женщину. Смесь или контраст — я не мог определить, что именно, — не давали мне возможности, как было в порыве минутой назад, повернуться и уйти. Я будто только что увидел ее. И я будто только что увидел или, вернее, почувствовал себя. “А при чем же здесь он? — подумал я про ее мужа. — Это если бы была Ксеничка

Ивановна, я был бы подлецом”. Такого открытия мне вполне хватало. За ним пришли уже, собственно, и не нужные оправдания моего здесь присутствия — и ее приглашение, и мой отъезд в ближайшие теперь уже тридцать шесть часов. Такого открытия мне хватало, чтобы остаться, но не снять с себя звания подлеца. Не успокоили моего внутреннего угнетения и вчерашние слова о том, что сегодня мы здесь, а завтра под пулями. Пустыми были эти слова. И если кого-то оправдывали, то только на миг. В следующий же после пуль миг оправдания быть не должно.

Вот с этим чувством я вздохнул, поглядел на Наталью Александровну, на небо — и запустил в него фуражкой. Наталья Александровна ахнула. Пока фуражка описывала свою кривую дугу и летела к дому, я подхватил Наталью Александровну на руки, крутнулся на месте, выдирая каблуками траву, поставил ее и после кувырка вперед побежал к фуражке, поднял ее, упер руки в боки:

— Ну, завтракать же, госпожа моя!

— А как же корзина роз? — вступая в игру, спросила Наталья Александровна.

— Голодному? — свирепо вытаращился я.

— Между прочим, господин мой, нынче утром наступила страстная пятница! — потупив взор, прощебетала Наталья Александровна.

— И? — растерялся я.

— Только водицы, господин мой, только водицы! — смиренно продолжила Наталья Александровна.

— Водицы? А, это же, кажется, там! — сорвался я бежать к роднику в углу двора, прибежал, приклонился к струе, отхлебнул, подставил голову и отскочил из-за того. что вода потекла за воротник.

— Иордань! — закричал я и снова головой полез под струю.