Арсен Титов - Под сенью Дария Ахеменида

― Перескажи человечьим языком, Коля, что он там сказал, ― попросил я.

― Та шо, ― передразнил он нашего общего друга сотника Василия Даниловича Гамалия. ― Та шо, балакають англычане, шо ти ж самые нимци, тильки чуток похуже! ― Потом же сказал: ― А если по-человечьи, как ты выразился, то…

― Про Алашкерт я понял, ― перебил я.

― Да, ― сказал Коля. ― Тогда вот. Мы до самых печенок должны проникнуться, что пропитания в сей Кут-Эль-Амаре, то есть бифштексов, мармеладу и горячего какао, им хватит только до тринадцатого апреля. Двенадцатого они отужинают, а наутро тринадцатого выглянут в нашу сторону, и если не увидят нас, то пойдут в туретчину: “Ах, эти варвары не смогли даже каких-то семьсот верст с гаком проскакать! Ну, все, с нас хватит! Feci quod potui, сделали что могли, так сказать!”

― Потуи, потуи, ― сказал я, ибо сказать больше было нечего.

Нас слушал ветеринар Иван Васильевич Шольдер. Я вспомнил, что хотел к нему обратиться по поводу моего жеребчика Локая.

― Коля, прости, а то опять забуду! ― сказал я и попросил Ивана Васильевича выслушать меня.

― Так давайте сейчас уже его посмотрим, ― предложил Иван Васильевич.

― Капитан Норин! Борис Алексеевич, вас приглашает Николай Францевич, ― взял меня под локоть ординарец Баратова хорунжий Гацунаев.

― Вы, хорунжий, уже… ― хотел я пошутить на тот счет, что он заменяет и адъютанта у генерала Эрна.

― Да ведь он вчера свалился в горячке. Разве вы не знаете? ― перебил меня хорунжий Гацунаев.

― Прошу прощения, ― сконфузился я.

― Да что вы, капитан! ― улыбнулся он.

― Подождете, Иван Васильевич? ― попросил я.

― Уже что останется делать ветеринару, если он будет думать о себе как о генерале Таунсенде! ― сказал Иван Васильевич с намеком, что генерал Таунсенд не собирается долго, то есть далее тринадцатого апреля, ждать.

― Операция спланирована, Борис Алексеевич, ― сказал Николай Францевич, выставляя на боковой столик чай и сладости. ― Она будет иметь международный резонанс, естественно, отражаясь на авторитете России. Как ее проводить нашими силами ― ну да Бог не выдаст. А я вас вот что вызвал. В рейд, назовем операцию рейдом, в рейд пойдет дивизия князя Белосельского-Белозерского. Это вот, ― Николай Францевич взял листок, ― это Шестнадцатый Тверской драгунский ― чуть более пятисот сабель, Семнадцатый Нижегородский драгунский ― чуть более пятисот сабель, Восемнадцатый Северский драгунский ― чуть более четырехсот сабель, Первый Хоперский казачий ― шестьсот шашек. Из пехотных частей ― только пограничники полковника Юденича, тезки нашего командующего фронтом. Это два неполных полка, то есть в совокупности две тысячи штыков. Ну и, собственно, то, зачем я вас пригласил. Артиллерии в рейд придается восемь стволов, ― Николай Францевич глазами призвал меня усмехнуться, но я не внял призыву. ― Восемь стволов, ― взял снова серьезный тон Николай Францевич. ― Это неполная Терская казачья и неполная конная кавалерийской дивизии батареи. Как вы уже догадываетесь, нужна координация их работы. Я рекомендовал Николаю Николаевичу вас в качестве командующего этой войсковой единицей, ― он снова попытался усмехнуться, но снова остался серьезен. ― Двадцать первого, как вы слышали, операция начинается. Принимайте обе батареи. Приказ подготовлен и подписан, ― он подал листок с приказом. ― И дай вам Бог.

По общему мнению, генерал-лейтенант князь Белосельский-Белозерский был неплохим человеком, жуиром и острословом. Но он был, извините, паркетным генералом, то есть службу провел в свите государя-императора, ― со всеми вытекающими отсюда последствиями. И мой вопрос ясно намекал на это. И хвала Аллаху, аллайхи салам, как говорят персы, что Николай Францевич не сделал мне выволочку.

Иван Васильевич Шольдер курил во дворе. Я велел моему вестовому Семенову привести Локая.

― Кажется, он болеет. В глаза ему смотреть ― сил нет, ― сказал я.

Семенов привел моего вороного жеребчика. Иван Васильевич полез ему в зубы, в ноздри, в уши, в пахи, подавил селезенку, понюхал из ноздрей, проверил бабки, копыта, обошел вокруг, поприкладывал трубку.

― Что скажу, Борис Алексеевич. Видите, ноздри и уши чистые. Живот не вздутый. Селезенка и прочее в порядке. Легкие в порядке. Иначе бы из ноздрей потягивало, что из солдатской казармы ранним утром.

― Так ведь невеселый. Смотрите, будто болеет! ― сказал я.

― Недокорм наблюдается, ― продолжил Иван Васильевич характеризовать Локая. ― Но это у всех наших лошадей. Попробуйте его морковью покормить, только не усердствуйте. Так, понемногу. А смотрит он и вправду, как наш раввин в Тору. Он уже у вас…

― Полгода. Он привезен из Туркестана с Закаспийской бригадой. Потом достался казаку Первого Уманского полка, после его гибели в Алашкертской долине достался мне, ― сказал я.

― Не кабардинец? ― спросил Иван Васильевич и сам же сказал: ― Уже вижу, что задаю глупый вопрос. Локай ― значит, локайской породы. А до вас как его уже звали?

― Неужели тоскует? ― воскликнул я. ― Понятия не имею, как его звали. Я стал звать Локаем, по породе, потому что записан он локайской породой.

― Ну, что же вы хотите! Давайте будем вас звать не ваше высокоблагородие господин капитан, а давайте вас назовем цырульником Мовшей Рабиновичем! ― тоже воскликнул Иван Васильевич.

― Так ведь он на Локая отзывается. Видите, уже ушами прядает на нас! ― возразил я.

― Таки что, скажите, ему остается! ― развел руками Иван Васильевич.

― Ну, здоров, и слава Богу! А то ведь ― на эту чертову Кут-Амару! ― вроде бы успокоился я.

― А скажите, Борис Алексеевич, да, вот мне в голову пришло, скажите, с кем-нибудь из лошадей он дружит? ― спросил Иван Васильевич.

― Кто? ― не понял я.

― Ваш конь Локай. Есть у него среди лошадей друзья? ― снова спросил он и, увидев, что я несколько прионемел от такого вопроса, объяснил: ― Видите ли, уважаемый господин Норин, лошади высокоорганизованные в социальном отношении животные. Дружба, неприязнь, семейные чувства им присущи в полной мере. Возможно, он не может влиться в новую для него среду. У нас сплошь кабардинцы, а он локай, он для них чужой, и они ему чужие. Он просто-напросто тоскует у вас. Вполне может быть такое.

― А как же я его подружу… ― начал было я.

― Да вы-то не подружите, Борис Алексеевич! Вы-то не подружите. Но вот вам старинный рецепт лошадников. Лошади ведь сами выбирают. Вы его ни с кем не подружите. А вот купите козу… Нет-нет-нет, не смейтесь, а послушайте ученого еврея! Купите ему козу. Внакладе не останетесь. Если не поможет вашему коню, съедите ее. Но вдруг поможет. Старые лошадники так делают, так изгоняют тоску из лошади.

― Именно козу? ― в полном недоверии спросил я.