Роберт Швейхель - За свободу

Друзья направились к булочнику у Майнского моста, чтобы пропустить там по стаканчику. Пройдя до Соборной улицы, они увидели Флориана Гейера, за которым следовала целая толпа любопытных. Попадавшиеся ему навстречу снимали перед ним шапки, останавливались и молча с уважением провожали его глазами. Он всем одинаково серьезно отвечал на приветствия, без тени снисходительности или высокомерия. На нем был простой гладкий берет, надвинутый на лоб, кожаный колет вместо панциря и длинный, подчеркивавший его высокий рост, плащ, из-под которого виднелся кончик меча. Его мужественное лицо загорело от солнца и ветра. Он перешел через мост и зашагал по переулку Буркхарда, когда до его слуха донеслись звуки скрипок и волынок, гиканье и женский визг. Этот шум исходил из цехового дома рыбаков. Рыцарь нахмурился. Дойдя до городских порот, он повернул к Николаусбергу или, как говорили вюрцбуржцы, Класбергу.

Тяжелые орудия. С гравюры Ганса Буркмайра

На горе Клауса кишмя кишел народ. Воины Черной рати с помощью вюрцбуржцев и анесбахцев перетаскивали увезенные из замков местных дворян и тевтонских рыцарей бомбарды [118] Бомбарда — пушка XIV–XVI вв., один из первых образцов артиллерийского орудия крупного калибра; заряжалась каменными ядрами. на самую вершину горы, где рыли траншеи. Это была нелегкая работенка: гора была крутая, без тропинок, а солнце припекало вовсю. Но солдаты были в отличном настроении и, чтобы перевести дух, перебрасывались шутками и пели. У Флориана Гейера нашлось для каждого из них доброе слово. Он подбадривал их, отвечал на их грубоватые шутки, показывал, как сподручней тащить тяжелые пушки. Наверху, на горе, он застал Симона Нейфера, руководившего окопными работами. Симона выбрали в Герольдсгофене его помощником. Гейер пожал ему руку, вместе с ним осмотрел траншеи и, устремив взгляд на Мариенберг, сказал:

— Будь у нас вертгеймские пушки, от замка скоро осталась бы лишь груда развалин. Но об этом нечего и думать. Вертгейм бережет их как зеницу ока и сам перевез их на Гохберг. Боюсь, как бы эта пропасть, отделяющая нас от Мариенберга, не оказалась непреодолимой для наших пушек и фальконетов. Они хороши только для боя в открытом поле, а не для осады крепостей. Да и пороха и ядер у нас тоже не хватает.

— Стало быть, переговоры с епископскими послами ни к чему не привели, и дело принимает серьезный оборот? — спросил Симон, пристально глядя на него. — Ведь послы должны сегодня вернуться с ответом.

— О неудаче говорить пока рано, — отвечал Гейер, и легкая усмешка искривила его мужественно очерченный рот. — Они убрались восвояси, поняв, что мы не поддадимся на приманку. Надеюсь, по возвращении они будут сговорчивей. Какая нам корысть подставлять свои плечи, чтобы остановить падающий вниз камень? Мы должны идти вперед, не останавливаясь.

— Я и сам так думаю, — согласился Симон. — Для нашего брата крестьянина дело может плохо обернуться, если мы долго простоим здесь без дела. И так уже многие больше думают о хозяйстве, чем о свободе, и норовят вернуться домой на время полевых работ. А вернутся ли они когда придет время возвращаться из отпуска, — это бабушка надвое сказала.

— Может быть, нам и не придется подвергать их такому испытанию, — отвечал Флориан Гейер. Он сел на насыпь и, положив ногу на ногу, продолжал: — Даже дисциплинированные ландскнехты развращаются от безделья во время долгой осады. А Фрауенберг может долго продержаться. Замок в изобилии снабжен провиантом и амуницией. Гофмейстер епископа, доктор фон Ротенган, как я слышал, уже давно готовится к осаде. Для наших крестьян стоянка в богатом и шумном Вюрцбурге была бы сущим ядом, особенно при той распутной жизни, которая царит в городе. Берметер не может обуздать их, да и не хочет. Ходят слухи, что он метит в бургомистры.

— Ну что же, — заметил Нейфер, — ведь был же первым ротенбургским бургомистром его двоюродный брат?

— А почему бы и нет? — сказал, пожав плечами, Гейер, — он человек способный и дельный. Но разгул и распущенность крестьян возрастают не по дням, а по часам. Надо вовремя положить этому конец. Завоевать и утвердить свободу, из-за которой мы стали под знамя Башмака, мы сможем только тогда, когда освободимся сами от пороков тех, кто еще недавно были нашими господами. Тлетворный дух не должен восторжествовать над нами. Мы его одолеем.

Симон Нейфер пристально посмотрел на него и задумчиво произнес:

— Одним принуждением цели не достигнешь. Силой можно заставить повиноваться и покарать за ослушание, но нельзя исцелить и уберечь от заразы.

— Это верно, но я ведь стою не за одно принуждение. Постой, кого это сюда несет?

К ним подошел опрятно одетый крестьянин. Лицо его нельзя было разглядеть из-за низко опущенных полей шляпы.

— Венделанд? — с изумлением воскликнул Флориан Гейер и вскочил на ноги. Этот человек уже много лет находился у него на службе и был оставлен им управителем Гибельштадтского замка.

— Да, сударь, перед вами Венделанд, — отвечал тот, с трудом переводя дух, и, сняв шляпу, обнажил крупную, уже тронутую сединой голову.

— Ты спешил так, как не спешат с добрыми вестями, — сказал владетель Гибельштадта, пытливо вглядываясь в открытое лицо верного слуги. — Что привело тебя сюда? Известие из Римпара? Говори!

— О Римпаре мне ничего не известно, сударь, — покачал головой Венделанд, усилием воли заставляя себя говорить спокойно, — ведь я все время находился в вашем замке, в Гейдингсфельдском приходе, — продолжал он, как будто стараясь оттянуть время. — Тамошний священник передал мне, что ваша милость скоро прибудут, но меня взяло такое нетерпенье, что…

— Так, стало быть, с семьей ничего не случилось? — прервал его Флориан Гейер. — А все-таки ты привез дурные вести, твое лицо тебя выдает. Неужто надо заставить тебя говорить силой, старый вещун?

Управитель жалобно посмотрел на него. Между тем крестьяне, рывшие поблизости землю и перевозившие ее на тачках, подошли и стали с любопытством прислушиваться.

— Это случилось вчера, поутру, — заговорил снова Венделанд. — Ах, сударь, вы всегда были истинным другом крестьян, ради них вы покинули нашу уважаемую госпожу и малолетнего сына, ради них вы сражаетесь с господами и князьями, и в благодарность за это крестьяне разграбили, разрушили и сожгли Гибельштадт! И мне пришлось пережить такое!

Две крупные слезы скатились по его щекам.

Глаза Флориана Гейера широко раскрылись и застыли. Крестьяне разразились гневными восклицаниями, но Симон Нейфер указал им кивком головы на их предводителя, и они замолчали. Флориан провел рукой по глазам и спокойным тоном, лишь сухость которого выдавала подавленное волненье, произнес: