Виктория Холт - Мой враг — королева

И тут мое внимание было привлечено еще к одному человеку, столь же занимательному для меня, сколь и она. Это был Роберт Дадли, конюх ее величества, и ехал он с королевским экипажем. Я еще никогда не видела такого мужчины. Внешность его была выдающейся и запоминающейся. Очень высокий, широкоплечий, красивый лицом, он еще ко всему нес на себе печать особого достоинства и благородства, вполне соответствующих королевским. Но в его выражении лица не было ничего высокомерного — только полная и спокойная уверенность и серьезность.

Мой любопытный, горячечный взор перебегал с него на юную королеву — и обратно.

Я увидела, что королева останавливается, чтобы поговорить с простыми людьми, почти нищими, уделяя немного своего внимания, как и положено королеве. Со временем я поняла, что это — часть ее политики: уделять людям внимание, не оскорбить никого пренебрежением. Придворные вскоре испытали на себе и ее гнев, и пренебрежение, однако никогда королева не оскорбила никого из простого народа. Когда народ кричал ей: «Да хранит Бог Ваше Величество!» — она кричала в ответ: «Да хранит Бог вас всех!» и напоминала тем самым, что она также знает об их существовании, как и они — о ее, и она так же желает своему народу благополучия, как и он — ей. Ей бросали и протягивали цветы, и, сколь бы нищим и жалким не выглядел даритель, она принимала их так, будто это были драгоценные подарки. По слухам, какой-то нищий на Флит Бридж подарил ей веточку розмарина, и эта ветка пропутешествовала с ней в экипаже до самого Вестминстера.

Мы поехали вместе с королевской процессией: в конце концов, мы были ее родственниками; мы видели ликование народа, шествия и флаги во всех окнах.

На следующий день мы присутствовали на коронации и наблюдали, как по пурпурной материи она вошла в Вестминстерское аббатство.

Я была слишком ошеломлена всем происходящим, чтобы наблюдать за самой церемонией, но я видела, как красива была Елизавета, увенчанная тяжелой короной святого Эдварда, которую затем заменили на более маленькую, украшенную жемчугами и бриллиантами. Зазвенели, загудели свирели, трубы и барабаны. Елизавета была провозглашена королевой Англии.

— Теперь жизнь будет для нас совсем другой, — проговорил отец. И он был совершенно прав.

Незадолго до этого королева послала за ним. Ему была дана аудиенция, и он вернулся полный надежд и энтузиазма.

— Она великолепна, — сказал он нам, — она воплотила в себе все то, что должно быть в королеве. Она исполнена заботы о своем народе — и народ обожает ее. Благодарю Бога, что он продлил мои дни, чтобы я увидел такую королеву, и да будет так!

Королева посвятила его в члены королевского совета и сообщила, что желала бы видеть свою дорогую кузину, Кэтрин — мою мать — в роли леди своего Тайного кабинета.

Сестры ликовали. Это означало, что мы, наконец-то, будем представлены двору. Все мучительные часы музицирования, все эти мадригалы, арфа и лютня, танцы, поклоны и реверансы, все, чему нас учили эти долгие годы, было не зря.

Мы с сестрами без конца и без умолку болтали, обсуждая свое будущее, ночью мы не могли заснуть, потому что нам не хватало дня, чтобы поделиться друг с другом восторгами и переживаниями.

У меня было предчувствие, что я иду навстречу своей судьбе, так велика была во мне экзальтация.

Королева выразила пожелание видеть нас, и не вместе, а лично каждую.

— Для каждой из вас будет отведено место при дворе, — воодушевленно сказала нам мать. — И у вас будет реальный шанс в судьбе.

Под шансом подразумевалось удачно выйти замуж, и именно это волновало сейчас мать более всего.

Наступил день, когда была моя очередь быть представленной Ее Величеству. Я так ярко запомнила этот день, что могу описать любую деталь платья, в которое я была облачена. Это было платье из шелка глубокого синего цвета, пышное, с юбкой в форме колокола и рукавами в прорезях. Лиф туго обхватывал талию, и мать дала мне свой любимый пояс с драгоценными камнями для торжественного случая. Она сказала, что пояс принесет мне удачу. Много лет спустя я должна была признать, что это так и было. Я желала поехать с непокрытыми волосами, потому что очень гордилась ими, однако мать решила, что более прилично случаю будет надеть модный французский капор. Я чуть поспорила, поскольку вуаль, спускавшаяся сзади, совсем скрывала мою главную гордость — волосы, но пришлось согласиться, ибо мать нервничала о том, какое впечатление я произведу на королеву. Она сказала, что если королева будет недовольна, это подорвет не только мои шансы, но и шансы всех остальных сестер.

То, что поразило меня более всего в ту памятную первую встречу с королевой — это ее властная манера, и именно с той встречи, хотя ни одна не нас тогда об этом не догадывалась, наши жизни тесно переплелись. Она сыграла в моей жизни роль более важную, чем кто-либо другой, исключая, возможно, лишь Роберта; и моя роль в ее жизни, несмотря на богатое событиями время ее правления, была значительной.

Вне сомнения, я была в то время слишком наивной, несмотря на мои старания показаться искушенной в жизни.

Годы германской эмиграции ничего не дали мне для моего познания жизни, однако, я сразу же увидела в Елизавете то, что отличало ее от других. Ее короткая жизнь, и я знала это, была наполнена ужасным опытом, достаточным для того, чтобы навсегда сломить другого человека. Она была на волосок от смерти, и сейчас все еще жила в тени этой опасности. Совсем недавно она была узницей Тауэра, и топор палача в любую минуту был готов опуститься на ее нежную шею. Ей не было и трех лет, когда была казнена ее мать. Могла ли она помнить это? Было что-то такое в ее больших светло-карих глазах, что заставляло предположить, что она помнила все и что она изо всего извлекала урок. Она напоминала школьницу в детской: так не по годам умна и осторожна она была. Да, она помнила все — вот почему, возможно, смерть, следуя на ней по пятам, никогда не смогла поймать ее в свои сети. Она была королевой всем свои обликом, и стоило побыть рядом с ней совсем недолго, чтобы понять, что она несла свое королевское величие совершенно естественно, будто она готовилась к этой роли всю жизнь (как оно и было на самом деле). Она была стройна и имела гордую, прямую осанку. Белизну и нежность кожи она унаследовала от своего отца. Ее мать, очень элегантная женщина, была темноволосой и смуглой. Это я, а не Елизавета, унаследовала темные глаза, которые всегда признавались схожими с глазами моей бабки, Марии Болейн, однако волосы мои, пышные и волнистые, имели цвет меда. Напрасно было бы отрицать, что такая комбинация внешних достоинств имела неотразимое очарование, и я очень скоро поняла это сама. Я видела портреты Болейнов, и видела, что Елизавета во внешности ничего не унаследовала от матери, кроме, возможно, величественного облика, а также ума, которым, несомненно, должна была обладать ее мать, чтобы настолько очаровать короля, что он разорвал отношения с Римом и оставил свою испанскую жену королевских кровей ради нее.